Анархизм и феминизм: революционное единство

Анархизм и феминизм: революционное единство

Автор: Пегги Корнеггер
Перевод: Мария Рахманинова

Анархизм и феминизм: революционное единство

Share/репост

11 лет назад, когда я была старшеклассницей в маленьком городке Иллинойс, слово «анархизм» было мне абсолютно неизвестно. В лучшем случае я думала, что это как-то связано с хаосом. Относительно социализма и коммунизма из школьной программы по истории я знала, что это нечто вроде фашизма, эти слова ассоциировались с Гитлером, концлагерями и прочими ужасными вещами, которые абсолютно немыслимы в странах вроде нашей. Нас учили бездумно поглощать пресные хлопья традиционной американской политики: умеренность, компромисс, сдержанность, пай-мальчик Чак Перси. Я хорошо усвоила эти уроки: мне потребовались годы, чтобы распознать все формы предрассудков и заблуждений, составлявших немалую часть моего «образования». «История» человечества (белого) преподносилась нам, увы, именно так. Как женщина я оказалась низведена в ней до совершенно призрачного существования. Как анархистка я вообще была его лишена. Огромный фрагмент прошлого – вместе со всеми его возможностями для будущего – был надёжно спрятан от меня. Лишь недавно я узнала, что многие из моих бессвязных политических идей и склонностей в действительности составляют часть целостного мировоззрения, история развития которого принадлежит к либертарной традиции мысли. Это открытие было подобно внезапному столкновению с красным цветом после долгих лет погружённости в притупляющие зрение оттенки серого.

Эмма Гольдман подарила мне моё первое определение анархизма: «Анархизм борется за освобождение человеческого сознания от господства религии, человеческого тела – от гнёта нищеты, за свободу от оков правительств. Анархизм выступает за социальный порядок, основанный на свободном объединении индивидов ради производства подлинных социальных благ, и притом таким способом, который бы гарантировал каждому человеческому существу свободный доступ к земле и возможность полного удовлетворения всех потребностей, в том числе с учётом индивидуальных особенностей, предпочтений и склонностей»[1]Emma Goldman, ‘Anarchism: What it Really Stands For’, Red Emma Speaks (Vintage Books), p. 59..

Вскоре я стала проводить параллели между анархизмом и радикальным феминизмом. Мне стало важно записывать некоторые размышления на этот счёт и обсуждать с другими свой формирующийся интерес к анархо-феминизму. Я всё больше убеждалась: мы должны делиться друг с другом своим видением этой темы и, тем самым, разрушать стены безразличия и непонимания, возведённые между нами существующей культурой.

Я называю себя анархо-феминисткой, однако это определение также может в себя включать социализм, коммунизм, феминистскую культуру, лесбийский сепаратизм и дюжину других политических позиций. Как пишет Су Негрин: «Нет такого политического зонта, который мог бы охватить все мои потребности»[2]Su Negrin, Begin at Start (Times Change Press, 1972), p. 128.. У всех нас в действительности может быть гораздо больше общего, чем мы думаем. Делая эту запись о моих собственных впечатлениях и представлениях, я не отделяю их мысленно от чувств и восприятия других женщин. Фактически одно из моих главных утверждений в поддержку Женского движения состоит в том, что все мы объединены невероятной общностью мироощущения. Моё личное участие в этом мироощущении формирует не чёткие теоретические положения или твёрдые ответы, но, скорее, возможности и вариативные связи, которые, я надеюсь, сплотят нас и запустят длительный процесс индивидуального и коллективного роста, служащего эволюции/революции.

Что означает анархизм на самом деле?

Анархизм так долго подвергался клевете и искажениям, что, пожалуй, самое главное, с чего следует начать, это определить, чем он всё-таки является, а чем нет. Вероятно, самый главный стереотип об анархистах сводится к образу плохо одетого парня, прячущего под плащом бомбу и готового разрушать и уничтожать всё на своём пути. Этот образ предсказуемо вызывает страх и отвращение у большинства людей, независимо от их политических взглядов. В результате анархизм отвергается всеми как уродливый, жестокий и экстремистский. Другой стереотип, напротив, изображает анархистов непрактичными идеалистами, занятыми бесполезной ерундой, утопическими абстракциями, не имеющими никакого отношения к конкретной реальности. В результате анархизм отвергается вновь, на сей раз как «недостижимая мечта».

Ни один из этих образов нельзя назвать корректным (хотя среди анархистов, безусловно, встречались как разрушители, так и мечтатели – впрочем, как и во всех других политических течениях, левых или правых). Что является корректным, зависит от того, о чём конкретно мы говорим. В анархизме, как и в социализме, существует множество направлений и ответвлений. В данном тексте под анархизмом я буду подразумевать анархо-коммунизм, который, как я это себе представляю, совпадает с либертарным (то есть неавторитарным) социализмом. Впрочем, ярлыки часто создают некоторую путаницу, поэтому, в надежде прояснить их, я решусь определить анархизм с помощью трёх основных принципов (каждый из них, как мне представляется, соотносится с радикально-феминистским анализом общества, о чём подробнее будет говориться ниже):

  1. Установка на освобождение от власти, иерархии и правительства. Анархисты призывают к преодолению власти (а не к её захвату) человека над человеком, а также государства над обществом. В то время как большинство социалистов призывают к правлению рабочего класса и, тем самым, временному существованию государства — прежде чем оно само себя изживёт, анархисты убеждены, что средства определяют результаты, а значит, сильное государство с неизбежностью укрепится и сохранится навсегда. Единственным способом прийти к анархистскому устройству общества анархистская теория считает создание свободных кооперативов и других антиавторитарных форм объединения людей. Разделение процесса и целей революции она расценивает как перезапуск репрессивных структур и авторитаризма.
  2. Одновременно приоритет индивидуальности и коллективности. Индивидуальность не является несовместимой с коммунистической мыслью. Демаркационную линию здесь следует проводить не между индивидуализмом и коммунизмом, а между «вульгарным индивидуализмом», побуждающим к состязательности и пренебрегающим потребностями окружающих, и анархо-индивидуализмом, предполагающим такую свободу индивида, которая не нарушает свободу других. В терминах социальной и политической организации это означает балансирование между личной инициативой и коллективным действием посредством создания механизмов горизонтального принятия решений, подконтрольных каждому члену группы, сообщества или фабрики, а не только «избранным представителям» и «лидерам». Это, в свою очередь, подразумевает координацию действий посредством неиерархически организованной сети (схематически это можно выразить с помощью образа пересекающихся кругов, а не пирамиды) маленьких групп и сообществ.(Эта модель будет рассмотрена ниже на примере анархистских коллективов в Испании). Таким образом, успех революции требует, с точки зрения анархистов, свободы индивидов от всех форм манипулирования, а также автономии личности и взаимодействующих групп, занятых «прямым и непосредственным контролем над жизнью как самого общества, так и над собственной жизнью каждого»[3]Murray Bookchin, “On Spontaneity and Organisation”, Liberation, March, 1972, p. 6..
  3. Одновременно приоритет спонтанности и организованности. Анархистов слишком долго упрекали в склонности к хаосу. Большинство людей полагают, что анархизм – синоним беспорядка, путаницы и жестокости. Это – тотальное заблуждение, в корне противоречащее всему, за что анархизм в действительности выступает. Анархисты не отрицают необходимости организации; они лишь настаивают на том, чтобы она осуществлялась снизу, а не сверху, изнутри, а не снаружи. Навязывание извне каких-либо структур или требований воспитывает в людях лишь склонность к манипуляциям и пассивность, и потому представляет собой наиболее опасную форму, какую только может принять социалистическая «революция». Никто не вправе диктовать «единственно верную» форму будущего. Спонтанное действие в контексте некоторых специфических ситуаций совершенно необходимо, если мы всерьёз собираемся формировать общество, способное удовлетворять меняющиеся потребности индивидов и групп. Анархисты верят в «текучие», флюидные формы: демократия участия в маленьких объединениях противопоставляется здесь глобальной кооперации и координации больших коллективов (практически не учитывающих индивидуальную инициативу участников).

Итак, теория анархизма представляет собой нечто по-настоящему грандиозное. Но может ли она работать на практике? Такого рода утопический романтизм едва ли может быть применим к реальному миру, верно? Напротив. Анархисты уже достигали успеха (пусть часто и временного) в целом ряде исторических событий (ни одно из которых предсказуемо не является широко известным). Так, например, Испания и Франция богаты долгой историей анархистского движения. В них я и нашла наиболее убедительные примеры практического воплощения теории анархизма.

По ту сторону теории: Испания 1936-1939, Франция 1968

«Революция – творение народа, контрреволюция – продукт государства. Так всегда было и будет, неважно в России, Испании или Китае»[4]Paul Berman, Quotations from Anarchists (Praeger Publishers, 1972), p.68.. Федерация анархистов Иберии (FAI), Земля свободы, 3 июля 1936 года.

Зачастую Гражданскую войну в Испании ошибочно считают просто непримечательной борьбой между франкистами и сторонниками либеральной демократии. При этом упускают из виду то, что в Испании случилось нечто большее, чем гражданская война: грандиозная социальная революция, следующая анархистским принципам, обретала в разных регионах страны явные и определённые очертания. В этом смысле дальнейшее последовательное сокращение, а затем и окончательное уничтожение либертарного движения куда менее интересны для обсуждения, нежели всё то, чего реально удалось достигнуть женщинам и мужчинам, принимавшим в нём участие.

Вопреки всем преградам, они смогли воплотить анархистский проект в реальность.

Анархистская коллективизация и самоуправление рабочих во время Испанской революции представляет собой классический пример синтеза организованности и спонтанности. Долгие годы анархизм оставался широко распространённой мировоззренческой установкой в аграрной и промышленной Испании. В деревнях это во многом было связано с давней традицией коммунитарности, выражавшейся, например, в существовании общей собственности, в том числе на землю. Десятилетия крестьянской коллективности и кооперации фактически сформировали благодатную почву для теории анархизма, пришедшей в Испанию в 1870-х годах (благодаря итальянскому революционеру Фанелли, другу Бакунина) и, в конечном счёте, привели к зарождению анархо-синдикализма (движения, применившего принципы анархизма к индустриальному профсоюзному движению).

Национальная конфедерация del Trebajo, основанная в 1910 году, представляла собой анархо-синдикалистский союз (тесно сотрудничавший с военизированной федерацией анархистов Иберии), который обеспечивал подготовку рабочих к самоуправлению и коллективизации. Десятки тысяч книг, газет и памфлетов об основах анархистской мысли распространялись во всей Испании[5]Sam Dolgoff, The Anarchist Collectives (Free Life Editions, 1974), p. 27.. Либертарные принципы антииерархической кооперации и индивидуальной инициативы соединялись с анархо-синдикалистскими тактиками саботажа, бойкота, всеобщей забастовки, самоорганизации на производстве и в экономике, и послужили рабочим хорошей основой как в теории, так и на практике.

Всё это привело к успешной экспроприации земли и фабрик после июля 1936 года. Когда 19 июля 1936 г. испанские правые ответили на электоральную победу Народного фронта попыткой военного переворота, они встретили ожесточённое сопротивление, продолжавшееся 24 часа. Это означало, что на данной стадии успех на выборах оказался лишь счастливым эпизодом. Началась грандиозная социальная революция. Промышленные рабочие бастовали и захватывали фабрики, сельскохозяйственные угодья переходили в собственность крестьян, игнорировавших землевладельцев. За короткое время более 60% земель Испании стали обрабатываться коллективно – без собственников и боссов, а также свободно от принципов конкуренции. Промышленная коллективизация происходила преимущественно в провинции Каталонии, где влияние анархо-синдикалистов было наиболее сильным. Учитывая то, что около 75% испанской промышленности располагалось именно там, это достижение нельзя считать скромным[6]Ibid, pp. 6, 7, 85.. Так, после 75 лет подготовки и борьбы коллективное действие стало, наконец, возможным благодаря спонтанному объединению индивидов вокруг либертарных принципов организации общества.

Что же представляло собой это коллективное действие, как оно работало? В нём можно выделить два уровня: локальный уровень демократии участия, и глобальный уровень координации с низовым контролем. На каждом из них главное – децентрализация и индивидуальная инициатива. На фабриках и в деревнях выбирались делегаты в советы, выполняющие функции административных и координирующих органов. Таким делегатам поручалось озвучить решения, принятые, в свою очередь, на общих собраниях, в которых участвовали все рабочие. Основной защитой от возможных опасностей делегирования было то, что делегатами становились сами рабочие, которые, к тому же, постоянно сменяли друг друга в этой роли. Такие советы и комитеты стали основными органами самоуправления. Оттуда они могли быть расширены до свободных федераций, разрабатывающих оптимальные модели координации рабочих и интересующих их видов занятости в промышленности всех регионов. Именно так можно было бы решить проблему распространения и обмена благами, а также проблему реализации таких глобальных проектов, как ирригация, транспортировка и коммуникация. Итак, революционный процесс оказался по-настоящему захватывающим. Тонкого баланса между индивидуальностью и коллективностью лучше всего удалось достигнуть в крестьянской федерации Леванта, состоявшей из 900 коллективов, а также в федерации Арагона, насчитывавшей около 500 коллективов.

Вероятно, самым важным аспектом самоуправления стало уравнивание зарплат. Оно принимало разные формы, наиболее распространённой из которых стала так называемая «система семейных зарплат»: работник/работницы получал/а плату за труд деньгами или талонами, во-первых, в зависимости от его/её потребностей, а, во-вторых, в зависимости от потребностей её/его иждивенцев. Всё необходимое для жизни можно было приобрести бесплатно, прочее — приобрести за деньги.

Результаты уравнивания зарплат оказались потрясающими. Излишек денег, образовавшийся после длительной концентрации всех благ в руках нескольких человек, был направлен на модернизацию промышленности (например, на новое оборудование, улучшение условий труда, и т.д.) и сельского хозяйства (ирригация, дамбы, трактора, и пр.). Качество и количество производимых продуктов неизмеримо возросли, а цены ощутимо снизились. В особенности это коснулось текстильной, военной, металлургической промышленности, газа, воды, электричества, а также кондитерской, рыбной, фармацевтической, железнодорожной, телефонной, транспортной и ряда других сфер. Кроме того, была сокращена рабочая неделя, условия труда многократно улучшились, здравоохранение стало бесплатным, появилось пособие по безработице. А также энтузиазм к работе. Творческая атмосфера сложилась благодаря самоуправлению и духу взаимопомощи: рабочим стало интересно производить продукты, когда они увидели, насколько качественными они могут получаться в условиях, свободных от привычной эксплуатации. Они хотели продемонстрировать, что социализм работает, и что конкуренция и премии отнюдь не необходимы. В считанные месяцы уровень жизни в Испании взлетел на 50-100%, в зависимости от региона.

Достижения испанских анархистов превысили все самые высокие стандарты уровня жизни; они сделали возможным осуществление базовых гуманистических идеалов: свободы, индивидуального творчества и солидарной коллективности. Испанские анархистские коллективы не изжили и не дискредитировали себя. Они просто были уничтожены. Сторонники сильного государства (как справа, так и слева) усиленно трудились на тем, чтобы стереть их с лица Испании и в целом из истории. Успешный анархизм, построенный более чем 8 миллионами испанцев, по-настоящему начинают открывать только сегодня.

«Революцию, которую ты делаешь, ты делаешь для себя»[7]Daniel and Gabriel Cohn-Bendit, Obsolete Communism – The Left Wing Alternative (Mcgraw-Hill, 1968), p.256..

Даниэль Кон Бендит.

Анархизм сыграл важную роль и в истории Франции. Однако вместо того, чтобы зарываться в далёкое прошлое, я хочу сфокусироваться на событиях современности – мае-июне 1968 года. События этого периода особенно значимы, поскольку они доказали, что всеобщая забастовка и захват заводов рабочими, а университетов студентами – вполне могут произойти в современном капиталистическом обществе потребления. Кроме того, проблемы, поставленные рабочими и студентами Франции (например, проблемы самоопределения, качества жизни, и т.д.) являются общими для многих классов, и потому влекут за собой возможность революционных перемен в постдефицитном обществе[8]См. Murrey Bookchins Post-Scarcity Anarchism (Ramparts Press, 1974) для более подробного анализа майско-июньских событий и дискуссий о … Continue reading.

22 марта 1968 года студенты Нантерского университета захватили административные здания, призывая к окончанию военных действий во Вьетнаме, а также к прекращению репрессий в отношении студенчества (эти требования совпадали с требованиями всех протестующих студентов от Колумбии до Берлина). Университет был закрыт, а протесты перекинулись на Сорбонну. Союз преподавателей высшей школы и университета (SNESUP) призывал к забастовке, а студенческий союз (UNEF) организовал демонстрацию 6 мая. В этот день произошло столкновение студентов с полицией в Латинском квартале Парижа. Демонстранты заполнили улицы баррикадами, многие из них были жестоко избиты бойцами спецназа. К 7-му апреля число протестующих возросло до 20-50 тысяч человек. Толпы двигались по улицам и пели «Интернационал». В течение нескольких следующих дней столкновения демонстрантов с полицией в Латинском квартале становились всё более жестокими. Общество было по-настоящему шокировано такой мощной волной полицейского насилия. Начались переговоры между профсоюзами промышленных рабочих, учителей, преподавателей и студентов. UNEF и FEN (союз учителей) призывали к бессрочной забастовке и демонстрациям. 13 мая в демонстрациях по всему Парижу приняли участие более 600 000 человек – студентов, учителей и рабочих.

В тот же день забастовали рабочие авиационного завода в Нанте (городе с самым сильным анархо-синдикалистским движением во Франции[9]Ibid, p. 262.). Это стало последней каплей, вызвавшей всеобщую забастовку, самую масштабную в истории. В ней приняли участие более 10 миллионов трудящихся – «работников умственного и физического труда, интеллектуалов и футболистов»[10]Ibid, p. 250.. Банки, почтовые отделения, заправочные станции, универмаги – всё было закрыто; остановились поезда и автобусы, мусор переполнил контейнеры, так как мусорщики также присоединились к забастовке. Сорбонна была захвачена студентами и преподавателями – теперь все желающие могли принять участие в дискуссиях на волнующие всех темы. Политические дебаты, ставящие под вопрос сами основы французского капиталистического общества, длились много дней подряд. По всему Парижу появились постеры и граффити: «Запрещено запрещать», «Вся власть воображению!», «Чем больше ты потребляешь, тем меньше ты живёшь!». Таким образом, май и июнь оказались «штурмом установившегося порядка» и «фестивалем улиц»[11]Murray Bookchin, “On Spontaneity and Organisation”, Liberation, March, 1972, p. 11-12.. Прежние границы между рабочим и средним классом часто становились несущественными, а молодые рабочие и студенты выдвигали одинаковые требования – требования свободы от угнетения авторитарной системой (университета или фабрики) и права самостоятельно распоряжаться собственной жизнью.

Граждане Франции стояли на пороге глобальной революции. Всеобщая забастовка парализовала страну. Студенты захватывали университеты, а рабочие – фабрики. Оставалось лишь запустить их самостоятельно – в режиме полного самоуправления. К сожалению, этого не случилось. Авторитарная политика и бюрократические методы изживаются не быстро. Большинство французских рабочих были внутренне обременены и тем, и другим. Как и в Испании, Коммунистическая партия выступала против прямого, спонтанного действия на улицах. Она считала, что Революция должна быть хорошо организована «сверху». Лидеры CGT (коммунистического профсоюза рабочих) начали чинить препятствия взаимодействию между студентами и рабочими, и вскоре объединённые левые силы стали невозможны. Когда Де Голль и его полиция мобилизовали все свои ресурсы, сделав наступление полиции ещё более жестоким, многие протестующие согласились на минимальные уступки правительства (чуть лучшая оплата труда, более короткий рабочий день, и пр.) и вернулись к работе. Студенты, тем временем, продолжали свою всё более кровопролитную схватку с полицией, но момент был уже упущен. К концу июня Франция вернулась к своей прежней «нормальности» всё при том же де Голлевском режиме.

То, что случилось во Франции в 1968 г., сущностно связано с испанской революцией 1936 года: в обоих случаях анархистские принципы не только широко обсуждались, но и были воплощены в жизнь. В свою очередь, тот факт, что французские рабочие так и не добились самоуправления на предприятиях, мог быть связан с тем, что до 1968 года анархо-синдикализм ещё никогда не был так популярен во Франции, как в Испании до 1936. Разумеется, это некоторое упрощение; перечислять причины поражения революции можно до бесконечности бесконечно. Но что здесь по-настоящему важно, это то, что всё это вообще случилось. Май и июнь 1968 года опровергают распространённый стереотип о том, что революция невозможна, особенно в развитой капиталистической стране. Дети среднего и рабочего класса Франции, погрязшие в пассивности, бездумном консьюмеризме, и страдающие от отчуждённого труда, отвергли гораздо больше, чем капитализм. Они поставили под вопрос власть как таковую, требуя права на свободное и полное смысла бытие. Предпосылки для революции в современном индустриальном обществе больше не ограничиваются голодом и материальными лишениями; теперь они включают в себя также и стремление к эмансипации, к радикальным переменам в самой повседневности[12]Bookchin, Post-Scarcity Anarchism, p. 249.. Они открыли для себя необходимость либертарного общества. Анархизм больше не может считаться анахронизмом.

«Часто говорят, что анархисты живут в мире грёз, и за ним не замечают происходящего сегодня. Напротив, мы видим это слишком хорошо, в истинных цветах, и это именно то, что заставляет нас отправляться с топором в лес предрассудков, которым мы окружены»[13]Цит. По: Berman, p.146.. Пётр Кропоткин.

У гибели революции во Франции есть две основные причины: 1) недостаточная подготовка в области теории и практики анархизма и 2) огромная мощь государства, спаянная из авторитаризма и бюрократии, проводниками которой оказывались потенциально дружественные левые организации. В Испании революционные процессы распространились шире по причине интенсивной подготовки. Но даже несмотря на это она всё равно была уничтожена силами фашистов и авторитарных левых.

Важно соотнести эти два фактора с современной ситуацией в США. Мы имеем дело не только с могущественным государством, чьи вооружённые силы, полиция и ядерное оружие могли бы уничтожить всё человечество, но и с распространённым в обществе благоговением перед властью и иерархиями. Их незыблемость ежедневно обеспечиваются пассивностью, воспитываемой в человеке семьёй, школой, церковью, телеэкраном. Более того, США – огромная страна с совсем короткой и спорадической историей анархистского движения. Поэтому вероятно, мы не только плохо подготовлены, мы попросту находимся в плену государства, куда более могущественного, чем Франция и Испания вместе взятые. Сказать, что мы бессильны перед лицом столь громадного превосходства значит ничего не сказать.

Однако к чему подводит нас определение врага как безжалостного, непревзойдённого гиганта? Если мы не позволим себе оставаться парализованными фатализмом и идеей тщетности сопротивления, такой взгляд на него может побудить нас переопределить революцию с анархо-феминистских позиций, открывающих проблематику эмансипации человечества с нового ракурса. Сегодня именно женщины – это те, кто держат в руках ключ к новым концепциям революции, и кто осознаёт, что революция больше не может ни при каких условиях, даже на самое краткое время представлять собой захват власти или доминирование одних групп над другими. Само по себе доминирование должно быть в корне преодолено как принцип. Сегодня от этого зависит всё – вплоть до спасения планеты. Человечество больше не может бездумно эксплуатировать природу для удовлетворения своих ненасытных потребностей, как не может продолжать систематическое уничтожение рас и этносов. Иерархический и авторитарный образ мысли угрожают существованию как человека, так и всей планеты. Всеобщее освобождение и либертарная политика стали по-настоящему неизбежными стратегиями выживания, а не просто туманными мечтами об утопии. «Мы должны изменить условия самой жизни, чтобы вообще выжить»[14]Bookchin, Post-Scarcity Anarchism, p. 40..

Фокус на анархо-феминизме как необходимой революционной тактике борьбы ни в коем случае не перечёркивает колоссальной значимости стратегий прошлых поколений. Сегодня мы «слишком хорошо видим» корень нашего угнетения и грандиозную мощь своего врага. Но мы также видим и то, что выход из замкнутого круга истории, в котором гибли все революции, с неизбежностью предполагает сегодня выбор новых определений и тактик – таких, которые запускают «процесс экскавации»[15]Bookchin, “On Spontaneity and Organisation”, p. 10., который будет описан ниже в параграфе «Воплощая утопию». Нам – как женщинам – сподручно участвовать в этом процессе. Веками живя в подземелье, мы научились быть незаметными, едва различимыми, скрытными, безмолвными, терпеливыми, выносливыми, чувствительными и знающими тонкости коммуникации.

Чтобы выжить, мы научились плести сети бунта,

Незаметные для господского взгляда.

Мы знаем, как выглядит ботинок

Увиденный снизу,

Нам известна философия ботинок…

Совсем скоро мы, подобно сорнякам,

Начнём медленно вторгаться повсюду;

Пленные растения восстанут вместе с нами

Заборы обрушатся,

Кирпичные стены задрожат

И упадут следом.

Больше не будет ботинок.

Пока мы продолжаем есть грязь

И дремлем; мы затаились

Под вашими ногами.

Когда мы закричим: «В атаку!»,

Вы сперва

Ничего не расслышите[16]Margaret Atwood, “Song of the Worms”, Tou Are Happy (Harper & Row, 1974). P.35..

Однако неверно считать, что подготовка к анархистской практике в этой стране полностью отсутствует. Она осуществляется в сознании и действиях женщин, жертвующих собой (часто незаметно) ради революции, которая на сей раз пошатнёт историческую неотвратимость и разомкнёт порочный круг исторического процесса.

Анархизм и Женское движение.

«Развитие сестринства – угроза уникальная, поскольку оно направлено против самых основ социального и психического порядка иерархии и доминирования»[17]Mary Daly, Beyond God The Father (Beacon Press, 1973), p. 133..

Мэри Дэли.

«По всей стране независимые группы женщин начали свою деятельность без какой-либо глобальной структуры и распоряжений мужчин из левых движений, одновременно и независимо друг от друга создавая организации, подобные анархистским (разных периодов и регионов)»[18]Cathy Levine, “The Tyranny of Tyranny”, Black Rose 1, p. 56..

Кэти Левин

Я до сих пор не затрагивала роли женщин в испанских и французских событиях. Пожалуй, одни словом её можно было бы охарактеризовать как неизменную: по части угнетения женщин мужчины-анархисты были лишь немногим лучше всех остальных мужчин[19]Тэмма Каплан (Калифорнийский Университет в Лос-Анжелесе) провела внушительное исследование женских … Continue reading. Таково обоснование абсолютной необходимости анархо-феминистской революции. В противном случае сами принципы, лежащие в основе анархизма, оказываются совершенно лицемерными.

Существующее женское движение, а также радикально-феминистский анализ общества внесли ощутимый вклад в либертарную мысль. Фактически феминистки на протяжении многих лет оказываются своеобразными неосознанными анархистками – как в теории, так и на практике. Настало время осознать эту связь — связь между феминизмом и анархизмом и использовать её в качестве основы наших мыслей и действий. Нам необходимо отчётливо видеть и понимать, куда мы хотим идти, и как нам туда добраться. Чтобы добиться большей эффективности в созидании своего будущего, мы должны отдавать себе отчёт в том, что хотим не просто локальных метаморфоз, а тотальной трансформации общественного устройства.

Радикально-феминистская оптика – это почти чистый анархизм. Так, например, теория, составляющая её основу, критикует нуклеарную семью как основу всех авторитарных систем. Главный урок, который должен усвоить каждый ребёнок от отца (а затем – от учителя, Бога и босса) – это абсолютное подчинение могущественному и анонимному голосу власти. Таким образом, взросление сводится к тому, чтобы превратиться в хорошо оснащённый автомат, не способный задавать вопросов или даже просто ясно мыслить. Мы врастаем в Америку, слепо веря во всё, что нам говорят, безучастно принимая уничтожение всего живого вокруг нас.

То, чем заняты феминистки – это глобальное «встряхивание» обыденного сознания, смирившегося с традицией мужского доминирования, изнутри которой любые отношения с окружающим миром неизбежно оказываются субъектно-объектными. Сложившаяся мужская политика редуцирует всех людей к роли объектов, а затем господствует и манипулирует ими во имя собственных абстрактных «целей». Напротив, женщины стремятся развить понимание Другого – во всех областях. Субъект-субъектные отношения мы считаем не только желательными, но и абсолютно необходимыми. (Именно поэтому многие из нас предпочли женщин мужчинам как в работе, так и в любовных отношениях). Вместе мы работаем над тем, чтобы распространять принцип эмпатии и понимания других живых существ, стремясь максимально приблизиться к этим внешним нам самим способам бытия, отринув объективацию и манипулирование ими. С этой точки зрения, уважение ко всем формам жизни – это важнейшее условие для нашего выживания.

Радикально-феминистская теория также критикует иерархические паттерны классической мужской мысли, для которой рациональность доминирует над чувственностью, разум господствует над интуицией и настойчиво навязывает бинарные оппозиции (активный-пассивный, ребёнок-взрослый, нормальный-ненормальный, работа-игра, спонтанность-организация), отчуждая нас от целостного опыта тела и сознания и, тем самым, от глобального континуума человеческого опыта. Женщины пытаются освободиться от этой раздробленности, и добиться гармонии с мирозданием во всей его целостности, объединяя всех людей и работая над коллективным исцелением наших индивидуальных ран.

В текущей практике Женского движения по преодолению иеархии и доминирования феминистки то достигали успеха, то терпели поражение. Однако я вижу, что в большинстве случаев женщины говорят и действуют как «интуитивные» анархистки. Они приближаются к полному отказу от патриархатного образа мысли и организации. Препятствием к этому часто становятся изворотливые, трудно различимые формы, принимаемые патриархатом в повседневности, и пропитывающие наши отношения друг с другом, а также наше сознание. Жизнь внутри авторитарного общества и детерминированность его механизмами часто мешают нам осознать и разработать важную связь между анархизмом и феминизмом. Когда мы говорим, что боремся с патриархатом, не для всех очевидно, что это означает борьбу вообще со всеми иерархиями, формами лидерства, видами правительств, с самой идеей власти как таковой. То, что побуждало нас к коллективной работе, а также сам по себе горизонтальный принцип организации наших маленьких групп в действительности всегда были анархистскими, мы лишь не использовали это слово для их обозначения. А ведь это так важно, потому что понимание феминизма как формы анархизма могло бы оттолкнуть женщин от реформизма и сомнительных полумер, и вовлечь их в революционную борьбу с самой сутью авторитарной политики.

Если мы хотим освободиться от патриархата, мы должны говорить об анархизме, понимать его принципы и использовать его как основу для трансформации самих себя, как структуру, упорядочивающую нашу повседневность. Феминизм не означает женской корпоративной власти или избрания женщины-президента. Он означает отказ от власти всех корпораций и президентов. Законодательная поправка о равных правах не изменит общество; она лишь даст женщинам право интегрироваться в иерархически организованную экономику. Вызов сексизму – это вызов всем иерархиям – экономическим, политическим, личным. Именно это подразумевает анархо-феминистская революция.

Когда же феминистки переняли этот анархистский дух? С тех пор, как в конце 60-х вторая волна феминизма прокатилась по всей стране, формы организации женских групп часто и стихийно начали приобретать именно либертарный характер. В борьбе против состязаний за власть, против безличных иерархий и мужских политических стратегий организации, женщины объединялись в маленькие горизонтальные группы роста самосознания, работавшие в основном с вопросами личного в повседневности. Лицом к лицу, мы пытались добраться до самого корня нашего угнетения, обсуждая проблему обесценивания нашего восприятия и опыта. Мы учились друг у друга тому, что политика – это не нечто «где-то там», что она в нашем сознании, в наших телах, в нашей коммуникации друг с другом. Именно личные отношения могли подавлять и подавляли нас как политический класс. Наши беспомощность и ненависть к себе стали прямым следствием мужского господства – дома, на улице, на работе, в политической организации.

Итак, в качестве спонтанной реакции на патриархат во многих регионах США стали независимо друг от друга возникать и развиваться различные женские группы. Дух этих микросоюзов, построенных на соединении личного и политического, а также на приоритете антиавторитарного и спонтанного прямого действия был чисто анархистским. Но где же в этом случае годы подготовки, которые разожгли огонь Испанской революции? Структура женских групп обладала поразительным сходством с аффинити-группами внутри анархо-синдикалистских союзов Испании, Франции и ряда других стран. И хотя мы не называли себя анархистками, объединялись мы вокруг чисто анархистских принципов. На тот момент у нас даже не было подпольной сети коммуникации и методов обмена идеями и опытом. Ещё до того, как женское движение стало чем-то большим, чем просто совокупность маленьких изолированных друг от друга групп, идущих впотьмах наощупь в поисках ответов на свои вопросы, анархизм уже существовал в нашем сознании как некий смутный идеал.

Я думаю, что именно это ставит женщин в особое положение тайных проводниц анархистского сознания, которое — при известной степени осознанности и выраженности – может вывести нас далеко за пределы исходной группы, непосредственно к достижению тотальной революции. Заострённый и в полной мере проявленный, женский интуитивный анархизм может стать невероятно мощным импульсом в борьбе за освобождение человечества. Радикально-феминистская теория считает феминизм завершающей стадией Революции. Это, несомненно так, но лишь при условии, что мы осознаём её истинно анархистские корни. Там, где мы теряем из виду эту связь, мы останавливаемся у самого порога революции и попадаем в ловушку «старой мужской политики». Пришло время перестать бродить в темноте и, наконец, увидеть всё, что мы уже сделали и продолжаем делать для того, чтобы наконец, добраться туда, куда мы так стремимся.

Группы роста самосознания послужили хорошим началом, но часто они настолько погрязают в обсуждении личных проблем участниц, что утрачивают способность переходить к прямому действию и подлинно политическому противостоянию. Группы, сложившиеся вокруг каких-то конкретных вопросов или проектов, часто обнаруживали, что «тирания бесструктурности» может быть столь же деструктивна, как и «тирания тирании»[20]См. Joreen “The Tyranny of Tyranny”, Black Rose 1.. Неудачи при соединении организованности и спонтанности часто были связаны с появлением более опытных или харизматичных лидеров. Тех, кто начинал следовать за ними, негодование и фрустрация часто бросали в борьбу без какого-либо чувства собственной ответственности, либо подталкивали к состязанию за власть. Слишком часто это заканчивалось либо тотальной неэффективностью группы, либо мощным импульсом к поиску «большей структурности» (в старом, мужском смысле этого понятия).

Таким образом, я полагаю, что до сих пор нам не хватало отчётливого анархистского анализа. Организации совсем не обязательно подавлять спонтанность или следовать иерархическим паттернам. Женские группы и проекты, которые в итоге оказались наиболее успешными, чаще всего как раз экспериментировали с различными флюидными структурами – например, применяя ротацию в модерировании, распределяя задачи, обеспечивая равный доступ всех участниц к информации и ресурсам, практикуя консенсус и периодическое обсуждение динамики группы. Этот структурный элемент необходим, поскольку подразумевает отслеживание участницами группы кривую использования в ней влияния. Вербальное включение женщин в работу группы требует от них, с одной стороны, преодоления выученной беспомощности (чтобы избежать появления ведомых), а с другой, приобретения друг у друга специфических навыков и знаний (чтобы избежать появления лидеров). Это не означает, что мы больше не можем вдохновляться словами или жизнями друг друга; впечатляющие действия сильных личностей вполне могут быть заразительными, и потому важными для группы. Однако нам следует быть бдительными перед лицом старых опасных поведенческим паттернов.

Несомненным достижением можно считать то, что структура женских групп, возникших в последние годы, в общем и целом соответствовала анархистским принципам организации проектно-ориентированных объединений, формирующих подземную сеть коммуникации и коллективного действия вокруг тех или иных проблем. Частичный успех в препятствовании появлению лидеров и «звёзд», а также в консолидации небольших проектов по всей стране (например, кризисных центров для жертв сексуального насилия и групп заботы о женском здоровье) позволил женскому движению избежать подчинения какой-либо личности или группе. Феминизм – это многоголовое чудище, которое невозможно уничтожить однократным обезглавливанием. Принципы нашего распространения и роста непостижимы для иерархического сознания.

И всё же не следует недооценивать могущества нашего противника. Самая предательская форма, которую оно может принимать, — это кооптация, проистекающая из близорукого неанархистского понимания феминизма как «всего лишь метода» для локальных социальных реформ. Взгляд на сексизм как на зло, которое может быть преодолено лишь посредством включения женщин в существующий порядок вещей, на деле способствует сохранению власти и угнетения. «Феминистский» капитализм – это по определению оксюморон. Учреждая женские кредитные кооперативы, рестораны, книжные магазины и т.п., мы должны отдавать себе отчёт в том, что единственное, чему всё это способствует, — наше персональное благополучие, и как следствие — создание систем благ, подразумевающих конкуренцию, погоню за прибылью и разнообразные формы экономического угнетения.

Мы должны решиться «жить на пределе»[21]Daly, p. 55., руководствуясь антикапиталистическими ценностями, не связанными с потреблением. Наша цель – это не интеграция, но и не государственный переворот, который «перекинет власть из рук одних парней – в руки других»[22]Robin Morgan, speech at Boston College, Boston, Mass., Nov., 1973.. Мы не согласны на меньшее, чем тотальная революция, то есть революция, способная породить будущее, не запятнанное несправедливостью, доминированием, или неуважением к индивидуальности. Такой может быть лишь анархо-феминистская революция. Я верю, что женщины всегда интуитивно знали, как двигаться в направлении освобождения человечества; нам лишь нужно, наконец, отбросить все формы и постулаты прежней мужской политики и сфокусироваться на женском анархистском анализе.

Куда мы отправляемся? Или: воплощая утопию.

«Ваш взгляд – лишь романтический бред, сентиментальная религиозность и наивный идеализм». «Вы ударяетесь в поэзию, поскольку не в состоянии разработать конкретных деталей». Так говорит чей-то голос в глубине моей (или Вашей?) головы. Однако разум подсказывает мне, что если бы Вы были рядом, мы могли бы поговорить. Из этого разговора могли бы родиться вполне конкретные и детальные описания того, как можно реализовать те или иные идеи, решить те или иные проблемы. Чего моему взгляду действительно не хватает, так это конкретных людей из плоти и крови. Только их присутствие превратило бы зыбкий фантазм в блистательную реальность»[23]Negrin, p. 171..

Су Негрин.

«Вместо того, чтобы поддаваться отчаянию и разобщённости, нам следует больше собираться в наших группах – дискутируя, планируя, занимаясь творчеством и делая ошибки….Мы должны активно вовлекать в нашу бурную и творческую деятельность новых участниц, поскольку только так мы добьёмся настоящего процветания. Без этого женщины пьют транквилизаторы, сходят с ума и кончают жизнь самоубийством»[24]Levine, p. 50..

Кэти Левин.

Те из нас, кто участвовал в волнующих забастовках, демонстрациях, студенческих протестах, митингах и революционных событиях 60-х гг., часто испытывают разочарование и подавленность от всего, что принесли с собой 70-е. Конечно, сдаться и уступить проще, чем продолжить борьбу, но это – путь к абсолютному провалу. Сегодня нам не хватает полной картины возможного революционного процесса. Без неё наша борьба обречена быть оцепенелой и разобщённой, а мы сами – отчуждёнными друг от друга. Своего рода каркасом, или, по крайней мере, общим местом, предлагаемым анархо-феминизмом, оказывается условие, необходимое для любых серьёзных попыток реализовать проект утопии. Оглядываясь на Испанию и Францию, мы обнаруживаем, что подлинная революция – явление, с одной стороны, не случайное, а с другой, — отнюдь не тождественное срежиссированному сверху государственному перевороту»[25]Dolgoff, p. 19.. Для её подготовки могут потребоваться годы — на обмен идеями и информацией, на перемены в сознании и поведении, на разработку политических и экономических альтернатив капитализму и иерархическим структурам. Кроме того, для вовлечения разобщённых индивидов в коллективное политическое противостояние часто оказывается необходимым практиковать спонтанное прямое действие. Достижение независимости собственного разума и собственной жизни важно, но недостаточно. Освобождение – это не некий автономный процесс; оно протекает в тесной связи с бытием других человеческих существ. В этом смысле не может быть никаких «индивидуально свободных женщин».

Поэтому я говорю именно о длительном процессе, о серии действий, позволяющих нам отучиться от пассивности и обрести контроль над нашими собственными жизнями. Я говорю о «прорыве» сквозь нынешнюю систему с помощью формирования её конкретных психических и физических альтернатив. С этой точки зрения, романтический образ маленькой вооружённой группы партизан, свергающей правительство США, сегодня выглядит устаревшим (фрагментом старой мужской политики) и неуместным для новой концепции революции. Поэтому очередное обращение к нему было бы равносильно провалу. Кроме того, как гласит известный плакат, «Мы стремимся не к свержению правительства, а к ситуации, когда оно само распадётся за ненадобностью». Именно это временно случилось в Испании и почти случилось во Франции. Станет ли в какой-то момент необходимым вооружённое сопротивление, или нет, — вопрос дискуссионный и по-прежнему открытый. Анархистская максима «средства определяют результаты», на первый взгляд, подразумевает пацифистскую установку, однако мощь государства столь велика, что быть абсолютным пацифистом крайне проблематично. (Вооружённое восстание сыграло важнейшую роль как в Испанской революции, так и во французских событиях 1968 года). Вопрос о пацифизме вызывает дискуссию другого рода, в которой важно подчеркнуть необходимость подготовки трансформации всего порядка бытия общества. Именно её и подразумевает анархо-феминизм, призывая к длительному терпению и продолжительному штурму бастионов патриархата.

Актуальная тактика подлинно революционной подготовки предполагает всё то, чем мы заняты уже долгое время: нам следует продолжать развивать наши методы и далее. Среди них можно выделить три уровня: во-первых, просветительский (на котором происходит обмен идеями и опытом), во-вторых, экономический/политический, в-третьих, личный/политический.

Хотя само слово «просвещение» может звучать несколько снисходительно, в данном случае я употребляю его не в значении «нести слово в массы» или «предписывать людям образ их бытия». Я говорю о ряде методов, которые мы разрабатывали для того, чтобы наладить коммуникацию по обмену опытом – начиная письмом (примером может служить наша сеть феминистских публикаций), мастер-классами, женским радио и телешоу, и заканчивая демонстрациями, шествиями и уличным театром. Масс-медиа могли бы сыграть существенную роль в революционной коммуникации и распространении революционных идей – только вдумайтесь, как сильно изменили нашу жизнь радио и телевидение[26]Здесь имеется в виду тезис Кон-Бендита о том, что главной ошибкой в Париже 1968 года было то, что восставшие не … Continue reading. По отдельности каждый из этих методов может показаться не слишком впечатляющим, однако люди действительно меняются благодаря письму, чтению, общению друг с другом, и при том ничуть не меньше, чем в процессе активного участия в политических движениях. Совместный выход на улицы освобождает от пассивности и создаёт атмосферу общего действия, общей энергии, и это помогает нам меняться.

Моё собственное превращение из простой американской девчонки в анархо-феминистку было вызвано именно интенсивным чтением, обсуждением и взаимодействием с множеством людей – от Среднего Запада до Запада или Восточного побережья. Разумеется, мой опыт в чём-то и может быть уникальным, но в целом он отнюдь не экстраординарен. Во многих уголках нашей страны люди постепенно начинают задаваться вопросами о том, как они дошли состояния полной пассивности и безразличного принятия. Бог и правительство больше не обладают своей прежней абсолютной властью. Я говорю это не для того, чтобы приуменьшить реальное могущество церкви и государства, но чтобы сакцентировать внимание на том, насколько малозаметные перемены в поведении и образе мысли, начинающие происходить благодаря солидариации в коллективном действии, в действительности способны оборачиваться настоящим вызовом патриархату.

Экономические и политические стратегии касаются сферы прямого действия и «целенаправленной противозаконности» (термин Д.Герена). Анархо-синдикализм выделяет три основных формы прямого действия: саботаж, забастовку и бойкот. Саботаж означает «препятствование любыми доступными методами регулярному процессу производства»[27]Goldman, “Syndicalism: Its Theory and Practice”, Red Emma Speaks, p. 71.. Всё чаще и чаще к саботажу прибегают люди, испытавшие на себе неосознанное влияние меняющихся в обществе ценностей. Например, систематический абсентеизм (то есть преднамеренное игнорирование каких-либо прав и правил) одинаково часто практикуется как «синими», так и «белыми» воротничками. Противостояние работодателю также может осуществляться и путём малозаметного снижения показателей, и явным бардаком. Выполнять настолько мало работы, и настолько медленно, насколько это возможно – распространённая практика наёмных работников, поскольку она позволяет максимально испортить производственный процесс (часто к этому методу прибегают во время стачки). Сюда же можно отнести обыкновенные ошибки или потерю «важных документов» секретарями, или, к примеру, длительное отключение табло с маршрутами поездов на протяжении стачки железнодорожных работников в 1967 году в Италии.

Тактика саботажа также может применяться для повышения эффективности забастовок. Сама по себе забастовка – важнейший инструмент самозащиты рабочих. Любая локальная забастовка содержит в себе потенциал к параличу всей системы, поскольку может перекинуться на другие сферы промышленности и перерасти во всеобщую стачку. Тотальная социальная революция находится в шаге от неё. Разумеется, конечная цель всеобщей стачки – самоуправление рабочих на предприятиях (как и предшествующее ему чёткое понимание того, как его достигнуть и осуществлять). В противном случае, революция снова окажется мертворожденной (как во Франции 1968 года).

Бойкот также может служить мощной стратегией стачки или союза (например, бойкот продукции тех, кто отказался присоединиться к союзу: их винограда, салата, вина, или брюк). Он также может использоваться для интенсификации экономических и социальных метаморфоз. Отказ голосовать, платить налоги, участвовать в капиталистическом состязании и сверхпотреблении в равной степени важны, если подкрепляются альтернативными, некапиталистическими стратегиями (такими, как продуктовые кооперативы, коллективы по охране здоровья и законности, объединения, занимающиеся обеспечением переработки текстиля и макулатуры, бесплатные школы, и многое другое). Потребительство – один из главных оплотов капитализма. Поэтому бойкот шопинга (особенно направленный на продукты с запрограммированным устареванием или избыточно навязываемые рекламой) – это тактика, способная оказать влияние на «качество повседневной жизни».

Что касается отказа голосовать, к нему гораздо чаще прибегают от отчаяния или гражданской пассивности, чем из осознанной политической позиции против псевдодемократии, при которой власть и капитал снова и снова переизбирают политические элиты. Однако отказ голосовать может означать нечто отличное от молчаливого согласия, если при этом мы участвуем в создании подлинно демократических форм в альтернативной сети анархистских аффинити-групп.

Это подводит нас к третьей идее – к идее личного/политического (также тесно связанной с предыдущими двумя). Анархистская аффинити-группа долгое время служила важной формой революционной организации. В анархо-синдикалистских союзах аффинити-группы существовали в качестве тренировочных площадок для рабочего самоуправления. Они могли представлять собой либо временные объединения индивидов вокруг неких специфических краткосрочных целей, либо более постоянные рабочие коллективы (служащие альтернативой профессиональному и карьерному элитизму), или же коллективы, в которых люди пытаются отучиться от доминирования и стремления к господству в своих личных отношениях с окружающими. Потенциально анархистские аффинити-группы составляют основу, на которой может быть построено либертарное, то есть антииерархическое общество. То как мы живём и работаем, меняет наш образ мысли и восприятия (и наоборот), и лишь когда изменения в сознании перерастают в изменения в действии и поведении, можно говорить о начале революции.

Воплощение утопии включает в себя множество уровней борьбы. В дополнении к специфическим тактикам, всегда открытым для новых путей развития, нам также необходима политическая стойкость, подразумевающая силу и способность видеть за пределами настоящего возможную радость подлинно революционного будущего. Чтобы добраться туда, недостаточно силы веры. Наряду с ней каждому из нас необходимо длительное ежедневное развитие способности к прямому действию.

Трансформация будущего.

«Формирование женской культуры — это процесс настолько всеобъемлющий, насколько это возможно помыслить: он предполагает участие в таком видении мира, которое постепенно составляется из наших разговоров с товарищами о том, как проводить бойкоты, отвоёвывать пространства для центров по заботе о детях или заниматься любовью с подругой. Женская культура очищает нас, переименовывая и настраивая на переживание гармонии с самими собой, друг другом и нашей сестрой Землёй. В последние 10 лет наше небывалое для патриархата сближение друг с другом всё больше угрожает его власти, становясь источником воодушевления и надежды – дикой, заразительной, непобедимой и сумасшедшей надежды!.. Теперь надежда на победу жизни над смертью, отчаянием и бессмысленностью отбрасывает свой свет на всё вокруг – подобно талисману (вернее, taliswomen) веры в женское видение»[28]Laurel, “Towards a Woman Vision”, Amazon Quarterly, Vol. 1, Issue 2, p. 40..

Лаурель.

Раньше я полагала, что если революция не случится завтра, это станет всеобщей катастрофой (или, по меньшей мере, обернётся для всех нас кататонией). Теперь, думая о революции, я больше не верю ни в какое «до-во время-после». Более того, я полагаю, что думая о ней в таких категориях, мы обрекаем себя на провал. Я убеждена: то, что нам сегодня совершенно необходимо для продолжения борьбы (вопреки всем формам угнетения, присущим нашей повседневности), то, без чего мы больше не можем жить и бороться, — это надежда, это восхищённое и отчётливое видение будущего, побуждающее нас настойчиво двигаться вперёд, пересобирая мир заново, снизу вверх, и пытаясь сделать его пригодным для жизни и самореализации всех людей. Я верю, что надежда возможна, и что она может быть такой, как у Лаурель, как в «экзистенциальном мужестве»[29]Daly, p. 23. Мэри Дэли и как в анархо-феминизме. Наши разные голоса описывают одну и ту же мечту, и «лишь мечта может сдвинуть камень, закрывающий нам рот»[30]Fran Taylor, “A Depressing Discourse on Romancen The Individual Solution, And Related Misfortunes”, Second Wave, Vol. 3, №4.. Говорить – значит производить перемены, производить перемены – значит меняться самим и одновременно – менять будущее.

Верно, что в рамках существующего общества нет ни индивидуального, ни какого-либо другого средства для решения его проблем[31]Marge Piercy, “Laying Down The Tower”, To Be of Use (Doubleday. 1973), p. 88.. Но если бы мы только могли гармонично сбалансировать это удручающее знание с предвкушением радикальных перемен в нашем сознании и наших жизнях, тогда, возможно, нам бы хватило смелости продолжать создавать то, о чём мы так мечтаем, и на достижимость чего надеемся. Разумеется, нелегко ежедневно терпеть угнетение и, несмотря на это, продолжать надеяться. Но это наш единственный шанс. Как только мы утратим надежду (то есть способность удерживать внутренним зрением связь между настоящим и будущим), мы потерпим поражение. Надежда – самое мощное из революционных средств женщин; это то, чем мы делимся каждый раз, когда соприкасаемся друг с другом в наших жизнях, в работе или любви. Она побуждает нас освобождаться от ненависти к себе, самобичевания и фатализма, из-за которых мы оказываемся узниками в разделённых камерах. Если сегодня мы капитулируем и впадём в уныние и отчаяние, это будет означать, что мы смирились с неизбежностью авторитарной политики и патриархатного господства («Отчаяние – это худшее предательство и самый холодный из соблазнов»[32]Laurel, p. 40. Мардж Пирси). Мы не должны позволить нашей боли и гневу ввергнуть нас в безнадёжность и близорукие полумеры. Из того, что мы можем предпринять сегодня, ничто не является достаточным, но, с другой стороны, эти «маленькие перемены» происходят в нашем сознании, наших жизнях, в жизнях других людей, и уже поэтому их неверно считать полностью тщетными и бесполезными. Подготовка к революции занимает много времени. Революция – это одновременно то, что мы готовим, и то, как мы живём. Изменение траектории движения в будущее не может быть мгновенным, но может быть тотальным. Оно может составить континуум мысли и действия, индивидуальности и коллективности, спонтанности и организованности – между тем, что есть, и тем, что может быть.

Анархизм создаёт каркас для подобных трансформаций. Анархизм – это одновременно и мировоззрение, и мечта, и возможность, направленная к действительности как мы её переживаем. Феминизм – это мост от анархизма к будущему. Только когда мы сможем полностью увидеть и разглядеть этот мост, когда мы откажемся отбросить эту надежду, мы сможем перешагнуть из небытия в бытие, которое сегодня трудно даже вообразить. Женский взгляд, выражаемый анархо-феминизмом, мы пронесли в своих телах через столетия. «Для того, чтобы оживить его, нам потребуется долго бороться»[33]Laurel, p. 40., но мы должны это сделать. Мы должны «направить свой гнев как в бой как слонов».

Мы сомнабулы, встревоженные ночными кошмарами,

В запертых камерах мы таим сны, отказываясь подчиняться….

Лишь когда мы разобьём зеркало и переберёмся в пространство сна,

Лишь когда станем единым ветром, мчащимся и поющим,

Лишь когда во сне мы обретём кости и копья,

Лишь тогда, наконец,

Станем свободными

И пробудимся[34]Piercy, “Provocation of the Dream”..

*Под самореализацией я подразумеваю не только удовлетворение базовых потребностей, необходимых для выживания (достаточное количество пищи, одежду, жилище), но также и удовлетворение психологических потребностей (например, нетоксичную среду, свободу выбора среди существующих альтернатив, и пр.).

  • Оформление: кадр из фильма «Земля и свобода» (Land and Freedom). 1995. Великобритания. Реж. Кена Лоуч

 7,687 total views,  4 views today

Примечания

Примечания
1Emma Goldman, ‘Anarchism: What it Really Stands For’, Red Emma Speaks (Vintage Books), p. 59.
2Su Negrin, Begin at Start (Times Change Press, 1972), p. 128.
3Murray Bookchin, “On Spontaneity and Organisation”, Liberation, March, 1972, p. 6.
4Paul Berman, Quotations from Anarchists (Praeger Publishers, 1972), p.68.
5Sam Dolgoff, The Anarchist Collectives (Free Life Editions, 1974), p. 27.
6Ibid, pp. 6, 7, 85.
7Daniel and Gabriel Cohn-Bendit, Obsolete Communism – The Left Wing Alternative (Mcgraw-Hill, 1968), p.256.
8См. Murrey Bookchins Post-Scarcity Anarchism (Ramparts Press, 1974) для более подробного анализа майско-июньских событий и дискуссий о революционном потенциале в высокотехнологичном обществе.
9Ibid, p. 262.
10Ibid, p. 250.
11Murray Bookchin, “On Spontaneity and Organisation”, Liberation, March, 1972, p. 11-12.
12Bookchin, Post-Scarcity Anarchism, p. 249.
13Цит. По: Berman, p.146.
14Bookchin, Post-Scarcity Anarchism, p. 40.
15Bookchin, “On Spontaneity and Organisation”, p. 10.
16Margaret Atwood, “Song of the Worms”, Tou Are Happy (Harper & Row, 1974). P.35.
17Mary Daly, Beyond God The Father (Beacon Press, 1973), p. 133.
18Cathy Levine, “The Tyranny of Tyranny”, Black Rose 1, p. 56.
19Тэмма Каплан (Калифорнийский Университет в Лос-Анжелесе) провела внушительное исследование женских анархистских групп (в особенности Mujeres Libres) в Испанской революциию Также см. Liz Willis, Women in Spanish Revolution, Solidarity Pamphlet № 48.
20См. Joreen “The Tyranny of Tyranny”, Black Rose 1.
21Daly, p. 55.
22Robin Morgan, speech at Boston College, Boston, Mass., Nov., 1973.
23Negrin, p. 171.
24Levine, p. 50.
25Dolgoff, p. 19.
26Здесь имеется в виду тезис Кон-Бендита о том, что главной ошибкой в Париже 1968 года было то, что восставшие не захватили СМИ, особенно радио и телевидение.
27Goldman, “Syndicalism: Its Theory and Practice”, Red Emma Speaks, p. 71.
28Laurel, “Towards a Woman Vision”, Amazon Quarterly, Vol. 1, Issue 2, p. 40.
29Daly, p. 23.
30Fran Taylor, “A Depressing Discourse on Romancen The Individual Solution, And Related Misfortunes”, Second Wave, Vol. 3, №4.
31Marge Piercy, “Laying Down The Tower”, To Be of Use (Doubleday. 1973), p. 88.
32, 33Laurel, p. 40.
34Piercy, “Provocation of the Dream”.