История возникновения российского коммунитарного движения

История возникновения российского коммунитарного движения

Автор:

История возникновения российского коммунитарного движения

Share/репост

В современной российской историографии история общественных движений социалистического толка – то есть тех, ценностная система участников которых строится вокруг идеалов человеческой солидарности,гармоничной общественной жизни – практически утратила свою актуальность. Эта утрата мне кажется искусственной, вызванной факторами, во многом «внешними» по отношению к исторической профессии, а именно гиперактуализированностью в массовом историческом сознании «тоталитарного» опыта XX в., в контексте которого и воспринимается вся история российского общественного движения[1]Показательный в этом смысле пример – это профессиональное бессознательное, воплощенное в понятии … Continue reading.

Отрицать неизбежность и силу влияния таких факторов не приходится, и мне остается только бросить вызов прихотливой историографической моде, сосредоточив свое внимание на особенностях российского коммунитарного движения – одного направлений общественного движения социалистического характера, которое ни в XIX, ни в XX веке не сумело громко о себе заявить. Соответственно, предметом моего исследования является не то, как его участники делали историю, как прошлое творило настоящее, а, скорее, как исторические процессы различной длительности воздействовали на психологию человека и его способность к социальному творчеству.

Коммунитарное движение – это общественное движение, участников которого объединяет цель изменения общества путем внутреннего духовного перерождения каждого отдельного человека в условиях небольшой общины, осуществление которой они готовы начать с самих себя и немедленно[2]См., напр.: Грунт ЗА. Коммунитарное движение II  Политология: Энциклопедический словарь. М, 1993. С. 135.. Особенно важную роль оно играло с начала XIX и в XX в.в истории США, где идеалы коммунитаризма считаются важной характеристикой национального самосознания, значительно распространено было и в странах Западной Европы.

В случае с США можно даже говорить о наличии коммунитарной традиции, проявляющей себя как на уровне экспериментов с альтернативными образами жизни, так и на уровне политической философии и практики местного самоуправления. Это не обязательно означает, что к коммунитаризму склонны прежде всего американцы: многие европейцы специально ехали в Америку для осуществления своих мечтаний. Считается,что они потому предпочитали Америку, что эту страну всегда отличала большая политическая свобода, религиозная терпимость и, в определенное время, дешевизна земли. И напротив, отсутствие перечисленных условий в России дало повод некоторым исследователям говорить о том, что у нас социальные эксперименты такого рода были незначительны по масштабами значимости[3]Станковская С. А. Социально󰀭утопический эксперимент в России /У Коммунистический утопический эксперимент … Continue reading.

Действительно, использование этого термина для описания истории российского общественного движения непривычно[4]Отдельные случаи можно встретить в западной историографии: Хотя в последнее время наметилась тенденция … Continue reading. Специалисты по американскому коммунитаризму, сталкиваясь с отсутствием сопоставимых материалов и исследований по истории общинного экспериментирования в России и США, пишут, что понятие коммунитаризма «не отражает российских реалий»[5]Новинская МИ. Поиски «новой социальности» и утопическая традиция: Проблема общежития в актуальном срезе // … Continue reading. Нам представляется, что подобное утверждение является следствием не изученности этой проблемы. Именно к такому понятию я пришла в поисках слова, которое являлось бы минимально репрессивным по отношению ко всему многообразию исторических смыслов, возникающих при изучении феномена так называемых «интеллигентных» земледельческих общин последней четверти XIX в.

В России коммунитаризм также заявил о себе достаточно громко, что нашло воплощение в нескольких десятках общин коммунитарной направленности уже в последней четверти XIX в. Первые российские проекты совместной жизни и общего труда, имевшие целью указать путь к реорганизации всего общества, были задуманы еще в 40-50-е гг. XIX в. С конца 60-х – 70-х гг. мечты о самосовершенствовании в общине единомышленников все чаще стали воплощаться в практической деятельности, а стремление к организации «экспериментальных» общин приняло массовый характер, стало феноменом общественного настроения.

В 70-80-е гг. возникли общины, коммунитарный характер которых не вызывает сомнений: это и смоленская колония начала 70-х, организованная супругами Коган, и канзасская община «богочеловеков» – последователей учения А.К. Маликова, присоединившихся к группе религиозных позитивистов во главе с русским эмигрантом В. Фреем (1875-1877 гг.); и туапсинское поселение С.Н. Кривенко с участием изобретателя-электротехника A.Н. Лодыгина (около 1873-1878 гг.); и попытки «интеллигентных мужиков», воспитанных А.Н. Энгельгардтом, основать «интеллигентные деревни» (начало 80-х гг.); и безвестное ныне Православное Крестовоздвиженское Трудовое братство Н.Н. Неплюева в Черниговской губернии (конец 80-х – конец 20-х гг. XX в.); и знаменитая Криница – община под Геленджиком (с 1886 г., просуществовала более 30 лет). Коммунитарное движение 90-х годов представлено в основном «толстовскими»общинами, первые из которых появились еще в середине 80-х.

Российское коммунитарное движение зародилось как движение преимущественно народническое. Не предназначенные по рождению, воспитанию и образованию к сельскохозяйственному труду, российские коммунитарии отказывались от своего привилегированного положения и «торных» жизненных путей, оставляли учебные заведения, бросали карьеры и уезжали в деревню, чтобы основать «интеллигентную» земледельческую общину (колонию) – так их тогда называли. Цели перед такими колониями ставились не экономические (как в кооперативном движении) и тем более не пропагандистские (как в деревенских поселениях землевольцев и чернопередельцев): основным стремлением «опростившихся» коммунитариев было жить «трудами рук своих» и духовно совершенствоваться в кругу друзей с тем чтобы люди последовали их примеру и мир стал лучше без всякого насилия.

Конечно, никто из участников российских общин не называл себя коммунитарием, а свою идеологию – коммунитарной. Это движение вообще не смогло выработать единой идеологии. Не позаботились российские коммунитарии последней четверти XIX в. и о том, чтобы определить свое отношение к зарубежным движениям к образованию «экспериментальных» общин. В одной колонии могли уживаться люди, исповедовавшие самые разные религии и симпатизировавшие самым различным философским взглядам и политическим теориям (даже чисто «толстовских» общин в последней четверти XIX в. не существовало). Более того, почти каждый из участников общин за свою «коммунитарную» биографию не раз менял свои взгляды и даже веру, и это считалось не только приемлемым, но и естественным. Однако, при всем многообразии породивших феномен «интеллигентных» общин идей, в них прослеживается общее смысловое ядро: признание необходимости внутреннего нравственного совершенствования, понимаемого как основной механизм улучшения общества; восприятие сельскохозяйственных общин как среды, особенно благоприятной для развития высших индивидуальных и социальных качеств личности; уход от мира в тесный кружок единомышленников, занятых поисками ответов на важнейшие вопросы личного и общественного бытия; физический труд и общение с природой как необходимые условия нравственного очищения; распространение собственных убеждений путем демонстрации примера особого образа жизни в противовес прямой пропаганде своих идей; с 90-х годов – предпочтение христианства в качестве наиболее адекватного языка выражения коммунитарного идеала.

При всем эскапизме таких стремлений, коммунитарный идеал участников «интеллигентных» общин носил именно общественный характер: он был призван разрешить существовавшие общественные противоречия, но не путем реформ учреждений и институтов, как это предлагали либералы, не совершая революции, как того хотели левые радикалы, и не за счет сохранения традиционных основ общества, что предпочитали охранители. Все эти идеалы коммунитарии считали недейственными потому, что они были направлены на чисто «внешние» изменения в учреждениях и не затрагивали, как им казалось, главного – человеческих умов, общественной нравственности, общего духа и характера людей, нуждающихся в совершенствовании, без которого никакие реформы и революции не будут иметь успеха.

Общим местом той немногочисленной советской литературы, в центре внимания которой были коммуны, общины, колонии, созданные представителями интеллигенции, является представление о том, что их появление обязано тем или иным коллективистским доктринам, что их организаторами двигаю утопически-наивное стремления «проверить» понравившиеся теории на практике. В соответствии с этой установкой, устройство общин называли «попытками практической апробации социалистических идей»[6]Станковская С.А. Указ. соч. С. 85. и рассматривали его в качестве «как бы завершающего этапа в развитии общинных идеалов русской интеллигенции, многочисленных народнических попыток создать общинные формы жизни как «образец» нового социального устройства»[7]Калиничева З.В. К анализу причин краха «земледельчески-трудовых» идеалов толстовства//ЛГПИ им. А.И. Герцена. … Continue reading.

Осмысление исторических условий появления коммунитарного движения в России требует особого внимания к общественно-психологическим измерениям исторического[8]Внимание к психологическим аспектам общинных устремлений характерно для следующих работ: … Continue reading. Помимо общественного идеала, коммунитаризм может рассматриваться и как психологический мотив, определяющий «цели и стремления, которые бессознательно, но систематически артикулировались во всех сознательных и полусознательных интерпретациях мира»[9]Манхейм К. Консервативная мысль // Маихейм К. Диагноз нашего времени. М.,1994. С, 582., характерных  для определенной социокультурной группы.

Исторические истоки возникновения этого мотива – в духовном климате времен интенсивной модернизации, который поставил человека перед дилеммой, впервые теоретически осмысленной немецким социологом Ф. Теннисом в его книге «Общность и общество» (1887), Теннис указал на то, что в современной ему Европе положение человека в обществе и характер его связей с другими людьми кардинально меняются, все более превращаясь из органических, эмоционально-непосредственных, личностных и самоценных, в механические, рационально-договорные, анонимные отношения. Первый тип связей между людьми он назвал «гемайншафтом» («общностью», «общиной»), а второй – «гезельшафтом» («обществом»)[10]Теннис Ф. Общность и общество: Основные понятия чистой социологии. СПб.,2002; Теннис Ф. Общность и общество // … Continue reading.

Характерно, что для Тенниса, который начал писать свою книгу вначале 80-х гг. XIX в., эти два типа общественных отношений были не только теоретическими абстракциями, но и конкурирующими ценностями,и он не скрывал своих симпатий к исчезающим «общинным» связям[11]Вопрос о том, как Ф. Теннис мыслил свой общественный идеал, довольно сложен, см.: Филлипов А.Ф. Между … Continue reading. Поэтому мы можем сказать, что его теория, с одной стороны, родилась на основе того мироощущения, того способа проблематизации положения человека в обществе, которые он во многом разделял со своими современниками – в том числе и участниками российского коммунитарного движения; с другой стороны, именно его идеи положили начало научному изучению общностей различного уровня, результаты которого стали нашим исследовательским инструментарием.

Образ коммунитарной общины напрямую связан с понятием «гемайншафт», указывающим на стремление отдельных людей и определенных социальных групп к первичным, неформальным отношениям в малыхобщностях, к непосредственному общению «лицом к лицу». Коммунитаризм ассоциируется прежде всего с небольшими общежитиями и кружками, создающими особое качество отношений между людьми. Если даже коммунитарии мечтали о том, что их общественный идеал реализуется в масштабах всей страны или мира, они мыслили будущее общественное устройство вовсе не в виде одной огромной общины, а в виде конгломерата малых общностей, объединяющих людей по духовному родству.

В этом, психологическом, смысле, как один из мотивов, коммунитаризм прослеживается с начала XIX в. во взглядах и деятельности российских интеллектуалов самых различных общественных убеждений (так, несомненно, наличие коммунитарного мотива в молодежных кружках 20-х – 40-х гг., в славянофильском увлечении «соборностью», в городских общежитиях-коммунах 60-х – 70-х гг., в «общинных» симпатиях революционеров-народников)[12]Это подмечено следующими авторами (которые, впрочем, термином «коммунитарный» не пользовались): Арсеньев … Continue reading, но только участники коммунитарного движения последней четверти XIX в., отчасти осмыслив свои безотчетные стремления,сделали из них сознательный общественный идеал.

«Слова никогда не означают одно и то же, если произносятся представителями разных общественных групп, даже в одной стране. А небольшие различия смысла служат лучшим проводником к различным мыслительным тенденциям определенного общества»[13]Манхейм К. Указ. соч. С. 575., – утверждал классик социологии знания К. Мангейм. Для того, чтобы понять, в чем состоял коммунитарный общественный идеал, нужно тщательно проанализировать значения использовавшихся для его описания слов, отследить опенки тех смыслов, которые — намеренно или бессознательно – вкладывали в них участники «интеллигентных» земледельческих общин, исследовать коммунитарный стиль мышления, то есть свойственный им «способ использования отдельных образцов и категорий мышления»[14]Там же. С. 573., а также исторические контексты возникновения основополагающего мотива коммунитаризма – предпочтения общинной жизни общественной. Иначе существует опасность, что с коммунитарным образом общинности мы будем некритически связывать все те синонимы понятий «община», «коммуна», «коллектив» и «общежитие», которые актуализированы в обыденном сознании наших современников определенной — и достаточно ограниченной — интерпретацией истории России XX века.

Конечно, мировоззрение «интеллигентных» общинников, их общественный идеал, философские и религиозные представления, их оценка современного им общества и своего места в нем вписываются в основные интеллектуальные течения эпохи, разумеется и то, что они пользовались популярными идеологическими языками своего времени. Коммунитарии во многом разделяли со своими современниками зависимость от навязчивых «интеллигентских» тем своего времени: они были озабочены поиском своего места в обществе, задумывались о тяжелом положении народа и решали его «загадку», противопоставляли себя власти и выясняли свои отношения с представителями других направлений общественного движения, но при этом оставались чужими и странными – как для своих современников, так и для потомков.

Истоки этой «странности» в особенностях восприятия коммунитариями социокультурной и духовной действительности пореформенного времени – переходной эпохи, столь продуктивной для развития «утопического» сознания. Поэтому, прежде всего, стоит обратить внимание на тот исторический опыт, из которого возник основополагающий коммунитарный мотив, определивший стиль мышления «интеллигентных» общинников.

Споры о том, насколько экономические, социальные и политические структуры России в последней четверти XIX в. продвинулись по пути модернизации, далеки от завершения. Однако возможен и весьма плодотворен и иной взгляд на данную проблему – «изнутри», когда само общественное настроение рассматривается как индикатор внутренних изменений в обществе, и его изучение становится плодотворным для формирования наших представления об историческом контексте их бытования.

Исследователи коммунитарных и «утопических» проектов самых различных направлений сходятся во мнении, что их активизация обычно бывает связана с «периодами особенно интенсивной модернизации, которым сопутствует разрушение устоявшихся форм общественного бытия»[15]Грунт З.А. Коммунитарное движение… С. 135.. Если назвать «естественную установку сознания, в пределах которой понимание человеком социального окружения и своего места в нем не проблематизируется», и соответствующее ей состояние когнитивного согласия (гармонии) между человеком и обществом «жизненным миром»[16]Смирнова П.М. От социальной метафизики к феноменологии «естественной установки». М., 1997. С. 69., то для возникновения утопической «потребности» одновременно у многих людей необходимо, чтобы повседневная действительность дала серьезный повод сомневаться в своей стабильности и предсказуемости, чтобы отношение к ней человека, его положение и взаимоотношения с другими обитателями этого мира стали проблемой.

Есть и другой взгляд на социальные истоки возникновения утопий,согласно которому им благоприятствуют времена, предшествующие кризисам, «консервативные периоды жизни общества», «обстановка социально-политической стагнации, окостенения, когда старый мир начинает гнить и давать трещины, но еще не видны реальные пути переустройства этого мира»[17]Егоров Б.Ф. Русские утопии,.. С. 226-227.. Застывание, завершенность и жесткость социального порядка и духовной жизни общества также могут быть условиями, благоприятными для утопических настроений. Так, например, глобальный утопический эксперимент под названием Америка возник из потребности европейцев вырваться за пределы уже свершившейся реальности Европы – «Старого света», жестокого социального порядка, который не давал простора беспокойным людям с развитым воображением[18]Аинса Ф. Реконструкция утопии: Эссе. М., 1999..

Рост утопических настроений в пореформенной России был связан с одновременным действием этих обоих, формально взаимоисключающих,факторов: парадоксальным образом социокультурная ситуация того времени, наряду со своей незавершенностью, неопределенностью, переходностью и нормативной свободой, порожденными разрушением старого порядка и непроясненностью грядущих перспектив, характеризовалась и противоположными качествами – интеллектуальной косностью, идеологической стесненностью, моральным консерватизмом и духовной несвободой, связанными с растущей бюрократизацией общества и наступлением государства на недавно зародившуюся частную сферу[19]М. Гефтер писал о «нелогичности» действительности того времени как одном из источников утопической мысли … Continue reading.

Не раздельное действие, а совпадение этих факторов, точнее, одновременное субъективное переживание их многими людьми, стало одним из истоков российского коммунитарного движения последней четверти XIX в. Подтверждение тому мы находим, анализируя восприятие участниками коммунитарного движения современной им действительности.

  • Оформление: кадр из фильма «Сибириада». 1979. СССР. Реж. Андрей Кончаловский.

 5,393 total views,  4 views today

Примечания

Примечания
1Показательный в этом смысле пример – это профессиональное бессознательное, воплощенное в понятии «тоталитарного» общественного движения, которое использует в своих учебных пособиях А.Ю. Головатенко применительно к российскому революционному движению начала XX в. См., напр.: Головагенко А.Ю. Социализм: теория и практика: Материалы к урокам истории и обществознания в ст. классах: В 2 ч. Ново-сибирск; М., 1999.
2См., напр.: Грунт ЗА. Коммунитарное движение II  Политология: Энциклопедический словарь. М, 1993. С. 135.
3Станковская С. А. Социально󰀭утопический эксперимент в России /У Коммунистический утопический эксперимент в истории общественной мысли и социальных движений. Л., 1988. С. 85.
4Отдельные случаи можно встретить в западной историографии: Хотя в последнее время наметилась тенденция использовать это слово в тех случаях, в которых еще совсем недавно писали бы «соборность», см , напр : Афанасьев Ю.Н. Опасная Россия:Традиции самовластья сегодня. М.. 2001. С. 171-213.
5Новинская МИ. Поиски «новой социальности» и утопическая традиция: Проблема общежития в актуальном срезе // Политические исследования. 1998. № 5. С. 74-75.
6Станковская С.А. Указ. соч. С. 85.
7Калиничева З.В. К анализу причин краха «земледельчески-трудовых» идеалов толстовства//ЛГПИ им. А.И. Герцена. XXIX Герценовские чтения. Научный атеизм, пи-ка, эстетика. Л., 1976. С. 20.
8Внимание к психологическим аспектам общинных устремлений характерно для следующих работ: Aldanov M. A Russian Commune in Kansas // Russian Review. 1944. Au-tumn. P. 30-44; Yarmolinsky A. A Russian’s American Dream: A Memoir on William Frey.Lawrence, 1965; отчасти см.: Wormian R. The Crisis of Russian Populism. Cambridge,1967.
9Манхейм К. Консервативная мысль // Маихейм К. Диагноз нашего времени. М.,1994. С, 582.
10Теннис Ф. Общность и общество: Основные понятия чистой социологии. СПб.,2002; Теннис Ф. Общность и общество // Социологический журнал. 1998. № 3/4. С.206-229; Подробнее см.: Грунт З.А. Альтернативное движение и общество: Опыт американскою коммунитаризма // Массовые движения в современном обществе. М, 1990.С. 84-102; и др. работы данного автора.
11Вопрос о том, как Ф. Теннис мыслил свой общественный идеал, довольно сложен, см.: Филлипов А.Ф. Между социологией и социализмом: введение в концепцию Фердинанда Тенниса // Теннис Ф. Общность и общество: Основные понятия чистой социологии. СПб., 2002. С. 436-437 и др.
12Это подмечено следующими авторами (которые, впрочем, термином «коммунитарный» не пользовались): Арсеньев Н.С. Из русской культурной и творческой традиции. L , 1992. С. 66-109; Егоров Б.Ф. Русские кружки /7 Из истории русской культуры.Т. 5 (XIX век). М., 1996. С. 504-517; Он же. Русские утопии // Там же. С. 225-276.
13Манхейм К. Указ. соч. С. 575.
14Там же. С. 573.
15Грунт З.А. Коммунитарное движение… С. 135.
16Смирнова П.М. От социальной метафизики к феноменологии «естественной установки». М., 1997. С. 69.
17Егоров Б.Ф. Русские утопии,.. С. 226-227.
18Аинса Ф. Реконструкция утопии: Эссе. М., 1999.
19М. Гефтер писал о «нелогичности» действительности того времени как одном из источников утопической мысли (Гефтер М.Я. Предисловие // Твардовская В.А. Социалистическая мысль в России на рубеже 1870-1880-х годов. М., 1969. С. 5); см. также наблюдения за социальными представлениями в статье: Фриз Г. Сословная парадигма и социальная история России /У Американская русистика: Вехи историографии последних лет. Императорский период. Антология, Самара, 2000. С. 121-162.