Утопия как горизонт этического и условие политического

На сегодняшний день один из самых дискредитированных жанров литературного и философско-политического письма — жанр утопии. Ему предсказуемо не находится места в условиях характерного для большинства стран парадоксального синтеза неоколониального посткорпоративизма, с одной стороны, и консерватизма, с другой. Однако каждый из них дискредитирует утопию по-своему.

Так, консервативный дискурс исходит из того, что Золотой век уже достигнут в прошлом, и остаётся только его повторить. Фактически, он осуществляет отсылку к фактам (точнее, к знанию о неких фактах), к тому, что имманентно историческому прошлому. Именно поэтому, говоря о консервативной утопии, мы невольно используем оксюморон, ведь в основе неё лежит фантазия об имманентном — даже если оно трансцендентно нынешнему моменту. И в этом состоит основной парадокс консервативных утопий.

Неолиберализм, напротив, репрезентирует утопию как нечто бесполезное и излишнее: в самом деле, к ней невозможно подойти утилитарно, здесь и сейчас, её невозможно приспособить под текущие задачи, продиктованные социальной модой. Поэтому она объявляется ненужным вымыслом, не заслуживающим внимания. Это хорошо видно по насмешливому и скептическому восприятию утопии современниками.

Между тем, в рамках философии левого дискурса такое отношение расценивается как опрометчивое, поскольку не оставляет никакого аналитического инструментария на случай, если в государстве начнут появляться признаки антиутопии — как это было, скажем, в период сталинских репрессий, или в Чили эпохи Пиночета. Опыт политической истории показывает, что в основе любой политической системы — в том числе антиутопии — лежит изначально утопический проект. Поэтому не будет преувеличением сказать, что основная проблема распознания признаков антиутопии связана с тем, что она отрицает свою утопическую (и вообще политическую) ангажированность и вступает на путь риторики о своей мнимой «естественности». Р.Барт называет такую репрезентацию мифологической: миф возникает там, где история превращается в природу, — пишет он^[1]Барт Р. Мифологии. — М.:Академический Проект, 2008, с. 287-289..

Таким образом, риторика о мнимой аполитичности оказывается для каждой политической системы — в том числе, антиутопической, настолько же эффективной и привлекательной для общества, «уставшего от политики», насколько и опасной для него (в той мере, в какой это препятствует ему распознавать политическое в текущих процессах и — через это — иметь возможность сознательно вырабатывать пути взаимодействия с ним).

Схожую мысль высказывает Д.Грэбер в своих «Фрагментах анархистской антропологии»: «Государства обладают специфическим двойственным характером. Они одновременно представляют собой учредительно оформленные разновидности вымогательства и утопические проекты. Первое непосредственно отражает методы, которые испытывают на себе любые сообщества, сохраняющие какую-либо степень автономии; второе — это то, как они отражены в письменных источниках …. Мы склонны воспринимать самые грандиозные, даже параноидальные требования мировых правителей всерьёз, считая, что любые космологические проекты, которые они пытаются провести в жизнь, действительно соответствуют, хотя бы приблизительно, чему-то насущному»^[2]Грэбер Д. Фрагменты Анархистской Антропологии. — М.: Радикальная Теория и Практика, 2014, с.56.. По этой причине Д.Грэбер убеждён, что на сегодняшний день задача состоит как в переосмыслении утопии как феномена, так и в повторном анализе государства как отношения«между утопической фантазией и неприглядной действительностью, включающей в себя стратегии отступлений и уловок, хищнические элиты и приёмы регулирования и контроля»^[3]Грэбер Д. Фрагменты Анархистской Антропологии. — М.: Радикальная Теория и Практика, 2014, с.58..

Таким образом, левый дсикурс проблематизирует статус утопии и дискредитированность её как жанра агрессивной софистикой господствующих идеологий. Какие аргументы возможно привести в защиту утопии, с позиции левого теоретического дискурса?

Во-первых, вообще мыслить политическое становится возможным именно начиная с платоновской утопии, поскольку она задаёт горизонт политического (в том числе как условия этического). Именно поэтому Ж.Рансьер в XX веке констатирует связь между дискредитированностью утопий и — концом политики: как только политические силы размываются в сознании людей, как только прекращается сражение утопических проектов — с их концепциями будущего, субъекта, добра и зла, — человечество приходит не к преодолению политики как устаревшей формы исторического бытия, а, напротив, возвращается к дополитическому архаическому бытию, где две единственные фигуры противостояния — «я» и Другой: «я» — это некое произвольное «мы», а Другой — это тот, кто отличен от нас — опять-таки по произвольно взятым критериям. Опасность этого регресса к «дополитическому» состоит, с точки зрения Рансьера, в вероятности новых волн ксенофобии в самых разных её проявлениях, что уже сегодня можно наблюдать на примере подъёма правых движений, национализма, сексизма, расизма, и так далее.

Во-вторых, существует миф о разрушительной силе утопии как проекта, вышедшего из фантазии и потому — несовместимого с жизнью. Во «Фрагментах анархистской антропологии» Д.Грэбер возражает этому предрассудку, обращаясь к трагическому опыту сталинизма: «сталинисты и их последователи убивали не потому, что они были великими мечтателями (в действительности, сталинисты известны как раз своим скудным воображением), а потому, что они принимали свои мечты за научные факты. Такое заблуждение позволяло им чувствовать, что они имеют право навязывать свою точку зрения посредством машины насилия»^[4]Грэбер Д. Фрагменты Анархистской Антропологии. — М.: Радикальная Теория и Практика, 2014, с.13.. Напротив, этому подходу Грэбер противопоставляет анархистскую утопию: анархисты «не зациклены ни на каком неизбежном ходе истории и считают, что никто не может добиваться свободы, создавая новые формы принуждения. Фактически, все формы системного насилия (кроме всего прочего) противостоят воображению как политическому принципу, и единственный способ начать думать об устранении систематического насилия — признать это». И далее он добавляет: И, конечно, можно было бы написать очень длинную книгу о зверствах, которые совершались на протяжении истории циниками и прочими пессимистами»^[5]Грэбер Д. Фрагменты Анархистской Антропологии. — М.: Радикальная Теория и Практика, 2014, с.13..

В-третьих,одно из предубеждений против утопии коренится в подозрении, что она неизбежно связана с контролем и властью. Этот взгляд берёт начало в древних работах по теории искусства государственного управления — в Греции, Персии и Китае. Однако это подозрение выглядит довольно беспочвенно, потому что далеко не все утопии имели в своей основе механистические структуры, отводящие человеку место шестерёнки или атома (вспомним хотя, как в тексте «Хлеб и воля» Кропоткин критикует Фурье за проект фаланстера^[6]Кропоткин П.А. Хлеб и воля. — Спб: Своё издательство, 2013, с.176.). Анархистская утопия всегда выступала с обратных позиций (хотя человек и субъектность в разных течениях анархизма и понимались по-разному).

В-четвёртых, утопия вполне может иметь конструктивный потенциал для активации фантазии общества о себе самом и своём будущем. Что это даёт?Прежде всего, возможность осознанного политического действия в истории. Роль фантазии для такого действия исследовали многие авторы: В.Райх, философы Франкфуртской школы, и другие. С одной стороны, осмысливая на новом этапе психоанализ и связывая фантазию с либидо, а с другой, обнаруживая связь между консервативной политикой, блокирующей и табуирующей либидо — и безвольностью (фактически речь идёт об антониме либидо как воли к жизни — о воле к смерти), конформизмом и некротической ориентацией, в конечном итоге обусловившими саму возможность катастрофических политических режимов 20 века.

Кроме того, Д.Грэбер также говорит о роли фантазии для строительства политического: «Мы говорим об убийстве мечты, навязывании механизма безнадёжности, разработанного для уничтожения любого альтернативного видения будущего. И в результате направления буквально всех усилий в одну политическую корзину, мы находимся в странном положении, своими глазами наблюдая разрушение капиталистической системы и одновременно принимая как должное, что другой мир невозможен»^[7]Грэбер Д. Фрагменты Анархистской Антропологии. — М.: Радикальная Теория и Практика, 2014, с.119..

Также важную мысль относительно значимости фантазии общества о самом себе высказывает Н.А.Бердяев: развитие общества возможно только от имманентного к трансцендентному. Только через это движение становится возможна история. Полагая перед собой горизонты для трансценденции, общество в состоянии преодолевать имманентность и выходить за пределы прозябания в природном — на уровень истории, на уровень человеческого. В этом преодолении Бердяев и видит смысл пути человечества. Поэтому утопия для него выступает своего рода маяком для осознанного поиска и осуществления человечеством своего исторического пути.

В-пятых, утопия может рассматриваться в качестве источника эмансипаторного преодоления отчуждения (как оно понимается в марксистской и неомарксистской традициях). Если исходить из тезиса о том, что наше мышление и воображение конституируются той экономической реальностью, в которую мы погружены и вовлечены, то можно заметить, что они зачастую фрагментированы и ориентированы на поддержание текущего порядка — в той мере, в какой он воспроизводится через людей. Даже теоретическое трансцендирование за пределы продиктованных идеологией форм представление о себе, мире и истории — это и есть эмансипация и преодоление отчуждения, потому что, хотя оно и позиционируется текущим политическим порядком как нечто естественное, в основе его лежит старый-добрый принцип «разделяй и властвуй». Поэтому сопротивление этому разобщению — во-первых, эмансипаторно.

В-шестых, утопия также может быть рассмотрена как путь реализации человеческого проекта: Так, например, К.Маркс полагал, что уникальное свойство человека — представлять себе нечто прежде, чем претворить в жизнь. В этом, по его мысли, состоит главное отличие архитектора от пчёл. Таким образом, смысл политического и исторического бытия многие авторы^[8]Например, К.Маркс, Г.Маркузе, Д.Грэбер. понимают именно как процессуальность, которая состоит из последовательно сменяющих друг друга размышления, моделирования и, наконец, создания.

Кроме того, не имея возможности в процессе принятия решения соотноситься с чем-либо, кроме распространённых в обществе представлений, человек становится фактически обречённым на конформизм, и через это неизбежно утрачивает свою экзистенциальную свободу, согласно Сартру, как раз и состоящую в принятии самостоятельного решения^[9]Сартр Ж-П.. Экзистенциализм — это гуманизм. URL: http://scepsis.net/library/id_545/html, 23.02.17.. Утопия в данном случае выступает как ориентир для поступка. Человек, поступающий сообразно близкой ему утопии, поступает сообразно своему мировоззрению, а не случайным внешним факторам, а значит — последовательно выбирает и осуществляет себя, а не рассеивается за чередой противоречащих друг другу представлений, решений и действий. Хороший пример такого рассеивания — фашистские функционеры, которых правый мечтатель Эвола осуждает за карьеризм, ведь после свержения основных фашистских режимов они спокойно вернулись к обычной жизни, оставив свои прежние псевдоубеждения^[10]Эвола Ю. Фашизм: критика справа. — М.: Опустошитель, 2015, с.92..

Также характерно, что радикальный отказ от утопии делает возможным отвлечённое рассуждение о катастрофах XX века как о чём-то отчасти оригинальном и местами даже заслуживающем восхищения. Такой взгляд позволяет то в чём-то согласиться с Геббельсом, то найти довольно любопытными идеи Гиммлера, то занимательными — взгляды Муссолини, — не становясь при этом фашистами и даже не полагая возможным считаться таковыми. С точки зрения Ж.Рансьера, это и есть — упомянутая выше утрата политического. Поскольку в горизонте политического невозможно быть отчасти монархистом, отчасти анархистом, отчасти атеистом и отчасти — католиком. Такое смешение становится возможным лишь в игровом деконструирующем пространстве постмодернизма и в возврате к дополитическому хаосу. С точки зрения же политической философии, невозможно соотнестись лишь с некоторыми положениями нацизма, а с некоторыми — не соотнестись. В той мере, в какой нацизм — это (квази)утопический проект, его глашатаи, во-первых, не могут рассматриваться отдельно от его фундаментальных установок, а, во-вторых, от его внутренней этики — опять-таки, в той мере, в какой утопия представляет собой глобальный, преимущественно этический проект. Здесь уместно вспомнить стоиков, которые имели обыкновение сравнивать философию с яйцом, скорлупой которого является логика, белком — физика, а желтком — этика. Поэтому, с точки зрения самой внутренней логики философии, глобальный утопический проект может быть либо этически приемлемым, либо нет. В том числе потому, что всё в нём, что, лишь на первый взгляд кажется приемлемым, в основе своей обусловлено всем остальным, с чем уже не так-то легко согласиться даже неразборчивому читателю. Например, «экономическое чудо» периода гитлеровской Германии, как известно, было достигнуто ценой колоссальных займов, как бы уже предсодержащих в себе Вторую Мировую Войну, а также баснословной ценой неисчислимых жертв. Именно поэтому невозможно восторженно отделить его от гораздо «менее приятных» аспектов^[11]Соловьёв С. Фашизм и мифы о нём. URL: https://www.youtube.com/watch?v=gYSA3X2hDPg, 23.02.17..

Таким образом, утопия предстаёт перед нами, во-первых, как политический ориентир, позволяющий поддерживать режим политического как таковой (а значит, режим возможности социальной трансценденции и развития потенциала человечества), а, во-вторых, как этический ориентир для каждого отдельно человека, бытие которого, с одной стороны, политично, а, с другой, экзистенциально. В этом случае утопия представляет собой своего рода маяк, в каждой отдельно взятой жизненной ситуации позволяющий соотноситься именно с самим собой и со своим способом взаимодействия с миром, а не со случайными подходами, навязываемыми идеологией, либо бытовым консерватизмом и конформизмом.

Список источников:

1. Барт Р. Мифологии. — М.:Академический Проект, 2008.
2. Грэбер Д. Фрагменты Анархистской Антропологии. — М.: Радикальная Теория и Практика, 2014.
3. Кропоткин П.А. Хлеб и воля. — Спб: Своё издательство, 2013.
4. Сартр Ж-П.. Экзистенциализм — это гуманизм. URL: http://scepsis.net/library/id_545/html.
5. Эвола Ю. Фашизм: критика справа. — М.: Опустошитель, 2015.

• Оформление: кадр из фильма «Забриски-пойнт» (Zabriskie Point). 1970. США. Реж. Микеланджело Антониони

 7,994 total views,  4 views today