В последние десятилетия анархистская теория всё активнее обращается к междисциплинарным знаниям, стремясь описать и осмыслить формы власти, ускользающие от классического анализа.
Исследования профессора Йоахима Бауэра – нейробиолога, психотерапевта и социального теоретика – предлагают ценный материал для этой перспективы. Й. Бауэр — редкий пример учёного, который, следуя духу Кропоткина и Реклю, соединяет научную точность с критикой власти, авторитаризма и отчуждения, дополняя её современным материалистическим знанием. Его исследования позволяют по-новому подойти к анархистским вопросам: как устроен подрыв солидарности и где её самые уязвимые места? Как телесность превращается в арену власти (за пределами ставших очевидными фуколдианских аспектов)? Как данные биологии и нейронаук можно сделать инструментами защиты, сопротивления и альтернативной педагогики? Перспектива анархистской теории позволяет разглядеть в идеях Й. Бауэра и критику существующего порядка, и основу для проектирования свободных, эмпатических, материально-активных (политичных) форм жизни. Внимание к его работам оказывается особенно актуальным в условиях, когда власть перестаёт быть локализованной и явной, всё чаще проявляясь в скрытых повседневных и телесных механизмах — от цифровых медиа до образовательных и медицинских норм.
Если Франкфуртская школа вскрывала механизмы эксплуатации досуга и психологической колонизации повседневности, а ситуационисты акцентировали захват сознания через образ и потребление, то Бауэр продолжает эту линию в нейробиологическом и материалистическом ключе. Его анализ показывает, как современные системы власти действуют не только через институты, но и через прямое вторжение на территорию эволюционно сформированных механизмов эмпатии, солидарности и познания. Власть не просто контролирует информацию — она воздействует на физиологическую основу восприятия и взаимодействия, влияя на зеркальные нейроны, сценарии экспрессии генов и блокируя возможности целостного формирования личности. Подобные наблюдения важны также и для анархистской педагогики, стремящейся не к дрессуре функционального субъекта, но к всестороннему развитию автономного и эмпатического индивида.
Работы Йоахима Бауэра, особенно книга «Утрата: когда тела теряют связь друг с другом», представляют значительный интерес для современной анархистской теории, прежде всего потому, что предлагают научно обоснованное объяснение механизмов, через которые власть действует на уровне тела, нейрофизиологии и повседневной коммуникации. Его исследования раскрывают, как социальные структуры — от метафизически-экранного режима медиа до цифровых алгоритмов, редуцирующих всё мышление к метафизическому регистру — формируют и деформируют способность людей к эмпатии, сотрудничеству и солидарности, то есть к качествам, представляющим собой главные ценности анархистского мировоззрения и важнейшие условия анархистского социального проекта как такового.
Бауэр показывает, что эмпатия — не абстрактное моральное качество, но биологически укоренённая способность, требующая благоприятных условий для развития. В условиях отчуждения, конкуренции, цифровой изоляции и социального насилия эти нейрофизиологические механизмы «атрофируются». Это означает, что подавление солидарности и взаимопомощи — не просто идеологическая операция, но телесный, воспроизводимый в наших жизненных мирах процесс.
Другая важнейшая сторона критики Бауэра — исследование авторитарного и антиэмпатического становления личности, которой он занимается в духе пост-фрейдистской и критической мысли, но уже с данными нейронаук. Это делает возможным разговор о власти не только как о внешнем принуждении, но как о процессе глубоко внутреннем, внедрённом в телесные и психические структуры. Для анархистской теории этот угол зрения представляется крайне важным – как минимум по причине свойственного ей стремления не просто упразднить внешние иерархии, но и разоблачить, как они встраиваются в самого человека, в его склонности, страхи, привычки и телесные паттерны.
Наконец, Бауэр предлагает важный материал для анархистской педагогики. Его тезис о принципиальной телесности познания и развития, о том, что знание рождается в диалоге с миром, а не «подгружается» как файл, – полностью соответствует анархистской критике формализованного образования и авторитарной дрессуры. Это делает его работы (в том числе работы по педагогике) потенциально продуктивной основой для построения антиавторитарных, инклюзивных и эмпатических практик образования и обучения.
Иначе говоря, Бауэр вооружает анархистскую теорию крайне ценными средствами и ракурсами, позволяющими составить более комплексное представление о природе солидарности, об уязвимости эмпатии, о телесной основе угнетения и сопротивления.
Сегодня мы предлагаем вашему вниманию перевод с немецкого интервью профессора Бауэра, состоявшегося в рамках просветительского подкаста Viktor&Farzam (https://www.youtube.com/@victorfarzam)
В своей последней книге «Потеря реальности» профессор Й. Бауэр рефлексирует о последствиях, которые для общества имеет всё большая утрата им связи с физической реальностью в результате интенсивного использования гаджетов. Также на основании результатов исследования нейронов и генов он показывает, какое влияние на них оказывает общество, и приходит к следующему выводу: именно социальные отношения играют в регуляции генов решающую роль. Всё, что мы переживаем — хорошее или плохое — меняет наш мозг. После каждого события или даже разговора мозг каждого из нас уже не в точности такой же, как раньше.
— Йоахим, приветствуем!
— Привет, Виктор! Привет, Фасам! Благодарю за приглашение!
— Йоахим, мы сегодня более одиноки, чем раньше?
— Я не знаю. Есть такая точка зрения, есть передачи на эту тему, есть также много исследований по этому вопросу. Два года назад я участвовал в презентации большого исследования здесь, в Берлине, где двое социологов продемонстрировали, что среди молодых людей до 25 лет около 50% утверждают, что они одиноки… Половина из них настолько сильно одиноки, что не знают, к кому обратиться, когда у них возникают реальные проблемы. Я не ожидал такого. При этом, это было именно хорошо проработанное социологическое исследование. Его представили два года назад, совместно с федеральным министром по делам семьи Паус здесь, в Берлине. Я был там и могу подтвердить валидность его результатов.
— Интересно! Но что понимается под «одиночеством» в этом контексте?
— Есть одиночество, когда у нас, скажем, мало знакомых, когда мы изолированы. Однако при этом есть множество людей, у которых мало социальных контактов, но они всё равно не чувствуют себя одинокими. Также, наоборот, есть люди, у которых социальных контактов сравнительно много, но они всё равно испытывают внутреннее чувство одиночества. То есть, когда речь идёт об одиночестве, нужно заранее определить, какое из этих двух одиночеств мы имеем в виду. В исследовании, о котором я только что говорил, имелось в виду именно внутреннее одиночество – такое, которому не помогает множество знакомств и взаимодействий. Ваш вопрос был именно о нём, верно?
— Да, меньше о том, как быть одному, но больше о том, как чувствовать себя замеченным, признанным. Как это работает?
— Что ж, все мы гораздо сильнее связаны, чем можно было бы подумать. На первый взгляд, мы очень сильно связаны через социальные сети (а парни — ещё и через игры, потому что в игры обычно играют не в одиночку, обычно у тебя есть небольшая группа, четыре-пять человек). То есть нам действительно может показаться, что если молодые женщины проводят в социальных сетях от 5 до 9 часов в день, а юноши столько же играют в игры, это могло бы означать, что все они хорошо обеспечены социальными контактами. Но цифры показывают, что эти люди (особенно те, кто находится в социальных сетях) не чувствуют себя хорошо связанными друг с другом. Хотя вообще-то главное обещание социальных сетей заключается именно в том, что здесь ты якобы связан с другими. На деле же как только они попадают туда, они мгновенно оказываются в атмосфере взаимных оценок, соревнований за признание, принадлежность, причастность. Количество подписчиков, лайков, комментариев и ретвитов очень быстро начинает определять их реальную самооценку и в целом ориентацию в социальном пространстве. Возникает чрезвычайно негативная атмосфера. То, что на самом деле должно быть сообществом, что должно создавать благоприятную и дружественную обстановку взаимности, на деле оборачивается накалённой атмосферой борьбы и ревности. Так возникает ненавистническая риторика: «Да она вовсе не такая классная, как всем кажется!», и «да кто она вообще такая?!»
В рамках своей практики я невероятно часто вижу молодых людей, которым очень плохо из-за интенсивного использования социальных сетей и игр. Вот буквально только что я работал с двумя пациентами, это были двадцатилетние студенты, которые не могут закончить учёбу, потому что не могут оторваться от игр. Это увлечение играми начинается в 12, 13, 14 лет и многие не в силах совладать с его силой.
— Что ж, мы и сами очень активны в социальных сетях. Плюс, сейчас мы много работаем над нашим каналом. Да, вы правы, очень бросается в глаза: что бы ты ни делал, всегда найдётся кто-то, кто оставит негативный, даже откровенно злой комментарий. Всегда найдётся кто-то, кто скажет что-то оскорбительное, всегда… Очень жаль, не так ли? И это действительно создаёт невероятно негативную атмосферу.
— Верно! Но, несмотря на это, молодые женщины и мужчины остаются там… Почему? Возможно, так формируется новый своего рода биотоп, среда обитания? Это так же, как если бы я сказал карпу в карповом пруду, куда вдруг приплывает хищная рыба, щука или что-то в этом роде: «Выйди на берег!» Для него это было бы невозможно, потому что это – пруд, в котором он живёт. Он не может представить себе, что оттуда вообще можно выйти. Хотя на самом деле он, конечно, мог бы, не так ли? С этой точки зрения, обитатели соцсетей фактически не существуют вне этого пространства. Это – именно то, что я называю потерей реальности. Это и определило название моей книги. Потому что на самом деле ощущаемая реальная жизнь как бы ускользает из реального аналогового мира – мира, где мы вместе занимаемся спортом в спортивном клубе или вместе играем музыку, или гуляем на улице, или что-то делаем в городе, вместе едим мороженое и так далее, понимаете? Эта жизнь переходит из аналогового пространства в цифровое, не так ли? То есть, переходит даже не жизнь, а мы сами, постепенно утрачивая связь с реальностью. Это означает, что наша настоящая жизнь теперь как бы втиснута между виртуальных аккаунтов, и мой аккаунт является её центром.
Да, я также должен сказать, что сейчас, когда мы всё чаще и чаще бываем в социальных сетях, я замечаю, как это влияет и на меня самого, то есть как мой мозг начинает думать о вещах в аналоговом мире с точки зрения того, как мы можем их использовать это в цифровом мире. Именно так! То есть аналоговый мир фактически становится лишь средством для достижения цели, для того, что затем происходит в цифровом мире. Часто даже те, кто выходят на реальную улицу и, скажем, что-то фотографируют, прикидывают, как они впоследствии смогли бы использовать эти фотографии в сети – скажем, для повышения своей популярности, или просто дополняя свой сетевой аватар. То есть, даже находясь в аналоговом мире, мы часто находимся там не полностью. Другой ногой мы продолжаем стоять в Instagram, Twitter или Facebook…
— Почему так? Почему это происходит?
— Потому что главное обещание виртуальной реальности заключается в том, что тебя там увидят, потому что, якобы, там больше людей и вообще всё проще. А человек хочет, чтобы его видели. Мы, люди, хотим, чтобы нас признавали. Это заложено в человеке эволюционно. И именно это является, так сказать, крючком, с помощью которого цифровые провайдеры привлекают людей всех возрастов. Согласитесь, и юные, и молодые, и зрелые люди теперь постоянно смотрят в свои мобильные телефоны, верно?
Я заметил, что когда во время встречи с другим взрослым человеком мобильный телефон лежит на столе – просто лежит на столе и ничего не делает, – это уже отвлекает внимание, так что я больше не могу сосредоточиться. То же происходит с учеником или ученицей, которые должны решать какие-то сложные задачи по учёбе. Невозможно сосредоточиться на своих собеседниках или задачах, когда перед нами на столе лежит телефон, понимаете? Иначе говоря, мобильный телефон — это, фактически, конец неразделённого внимания. «Неразделённое внимание» означает, что когда я полностью обращаюсь к вам, и ничто другое меня не отвлекает, тогда моё внимание целостно, всецело направлено на вас.
Особенно в этом нуждаются дети. Дети хотят, чтобы, когда они общаются со взрослыми, им уделялось всё внимание, чтобы взрослый человек их видел, понимаете? И если взрослый постоянно смотрит в мобильный телефон, то это – радикальное послание ребёнку: «Есть что-то более важное, чем ты». И это больно, и дети часто жалуются на то, что взрослые всё время смотрят в мобильный телефон.
Кстати, вы замечали, что теперь почти страшно находиться в одной комнате со взрослым человеком, если у вас обоих нет мобильного телефона? Впрочем, хорошо, что мы ещё не до конца утратили навык общаться в случайных общественных местах, не так ли? Скажем, в поезде: «Куда вы едете? Ах, во Франкфурт! Чудесно! И что вы там делаете?» И так далее. И потом вы что-то рассказываете друг другу: «…да, моя дочь тоже так делает, надо же! В самом деле? И моя учится на того-то!»… Это же всё сплошь интересные вещи… Но такие разговоры постепенно исчезают как жанр. Хотя на самом деле ведь совсем не сложно завязать разговор! Но можно от этого отучиться, отвыкнуть. И я думаю, что теперь есть много людей, которые просто боятся разговаривать. Это называется «социальной фобией», не так ли?
— Мне тут пришло в голову, ты уже часто упоминал в другой своей книге, что слова «вызывают» у нас что-то: когда кто-то что-то говорит мне, это вызывает резонанс в моём мозгу. Относится ли это к тому, что пишут в социальных сетях, к тому, что там сообщают? Происходит ли там похожий эффект?
— Да, конечно, массовый. В особенности это касается социального отторжения: когда меня оскорбляют или когда надо мной издеваются. Это повсеместно показывают исследования мозга.Так, в тот момент, когда нас кто-то обижает, отвергает или изолирует, в нашем мозгу срабатывают системы боли – ровно те же самые системы, которые активируются, когда нам причиняют физическую боль. Иными словами, эта боль, которую я чувствую, когда кто-то меня изолирует или высмеивает, реальна именно с физиологической точки зрения. Она не только ощущается, она также реально существует в мозгу. И результатом этого является либо агрессия (когда я начинаю защищаться от боли, становясь агрессивным), либо депрессия (когда боль подавляет меня до оцепенения). Это – два возможных результата.
— В чём же заключается главное различие между нашей нынешней беседой и тем, как если бы мы сейчас общались в сети?
— В том, что когда мы просто общаемся в сети, я не воспринимаю твоё тело: мимика, жесты, зрительный контакт, черты лица, динамика и направления твоего взгляда – всё это недоступно мне в сетевом общении. Хотя именно это – крайне значимые и очень сильные сигналы. Как и тон твоего голоса. Проще говоря, я гораздо лучше понимаю тебя, когда ты реально здесь. В цифровом общении это далеко не так хорошо.
Вчера я был на мероприятии в Институте Фраунгофера, они много занимаются ИИ и подобными вещами. Так вот, вчера они представляли новые модели «метавселенной», то есть искусственных миров. Ты надеваешь специальные очки и оказываешься в искусственном пространстве. Далее у тебя появляется аватар, то есть твой представитель. Другие тоже представлены своими аватарами, и так далее. Но на самом деле они всё равно выглядят совсем как куклы, верно? И вот, их главный месседж был такой: «Теперь мы можем проводить так конференции! В таком вот электронном виде садиться за стол и проводить конференцию, понимаете? Хорошо, допустим, что через 10 лет куклы станут более реалистичными и будут выглядеть более правдоподобно. Но ты никогда, никогда не будешь чувствовать себя так, как будто кто-то действительно здесь, как будто кто-то смотрит на тебя, и ты чувствуешь, что он или она сейчас здесь, рядом с тобой.
Казалось бы, это есть и преимущество: мне не нужно прихорашиваться, у меня прыщик на лице, и теперь его не заметят. Но откуда к нам пришли эти страхи? Не от фильтров ли виртуального пространства? Это – замкнутый круг, не так ли? Если я начну с того, что перестану показывать себя таким, какой я есть на самом деле, оставив миру только свой, якобы, более совершенный аватар, тогда следующим шагом должен стать страх собственной реальной – якобы, менее «совершенной» наружности: мне будет стыдно быть реальным собой и придётся прихорашиваться ещё больше, и эти образы – виртуальный и реальный – будут всё больше расходиться. В наибольшей степени это касается, конечно, женщин: девушки часто чувствуют, что они «недостаточно хороши» – хотя, разумеется, они очень, очень хороши! Но индустрия косметики и «корректирующих» фильтров заинтересованы убедить их в обратном. Я знаю ужасающе много молодых женщин (от самых 16 лет!), для которых хирургические вмешательства всё больше и больше оказываются обыденностью их бьюти-практик: инъекции в губы уже стали стандартом. И это сегодня, в современном Берлине! Всевозможные операции на груди, щеках, ягодицах – что это, как не авторитарный отпечаток виртуальной реальности и её метафизической эстетики? Это очень печально видеть, потому что все молодые люди на самом деле выглядят красивыми такими, какие они есть. Однако они убеждены (их убедили!), что они недостаточно красивы.
И это – лишь один из множества негативных эффектов социальных сетей: тебя всегда с кем-то сравнивают, и ты думаешь, что должен быть таким, как кто-то другой. Но ты не должен, верно? То, что там осуществляется, это самый настоящий террор. Это диктатура, не так ли? И я задаюсь вопросом: сколько ещё пройдёт времени до тех пор, когда молодые девушки, молодые женщины и молодые мужчины, наконец, скажут: «Эй, мы больше не будем участвовать в этой ерунде! Это убивает нас!»
— Теперь, когда ты всё это описал, это действительно кажется безумным. Удивительно, как мы смогли привыкнуть к этим искажениям настолько, что теперь они кажутся нормой…
— Вероятно, потому что ты этого давления уже не чувствуешь. Но теперь, когда ты об этом говоришь, да, действительно начинаешь это ощущать.
— Да-да, именно так. Но обитатели соцсетей не чувствуют, под каким давлением они живут, и внутри какого механизма они находятся; не видят, что покорно следуют сомнительным предписаниям и искренне верят, что их любимые должны выглядеть так-то и так-то. Но как можно с этим бороться?
— Да, молодые люди должны сами обнаружить, что со всем этим что-то не так. Я тоже когда-то был молодым парнем, и мне вообще тоже нелегко давалось быть 13-18-тилетним. В этом возрасте хочется встречаться с девушками, и парни тоже задаются вопросами: достаточно ли я крутой? Выгляжу ли я достаточно привлекательно? И так далее. У парней тоже есть такое давление, да? Какие у меня ботинки, какие кроссовки, и прочее. Это – весьма ощутимое давление, не так ли? Иначе ты не будешь крутым, да? Этот возраст – это целый мир, где каждый чувствует, что должен быть другим, чем он есть на самом деле, да? И это – действительно сложный период, когда приходится терпеть, что в 14, 16 лет ты выглядишь так, как выглядишь.
Но теперь речь идёт о том, чтобы найти кого-то, кто полюбит тебя таким, какой ты есть на самом деле! На самом деле, а не на виртуальном аватаре! А не кого-то, кто скажет: «Пока ты не сделаешь пластику губ, ты мне не подходишь!» И если бы парень сказал такое, на месте любой девушки я бы прогнал его ко всем чертям! Впрочем, и сам я – будучи парнем в свои 16-17 лет – поступил бы точно так же с любым кто мне сказал бы такое. Я хорошо помню себя в то время: скажем так, я был чем-то вроде хиппи, у меня были длинные волосы, мой отец меня, конечно, ругал, потому что я не выглядел так, как он хотел. Но если бы девушка сказала мне: «Какие у тебя ботинки? Тебе нужны более модные кроссовки! Иначе это выглядит ужасно!», тогда бы я сказал, что, скорее, это она не подходит мне. Да, я тогда действительно долго искал, пока не нашёл девушку, которая принимала меня таким, каким я был. Разумеется, я тоже немного причесался, и так далее. Но я бы никогда не стал следовать подобным ужасающим стандартам – когда нужно тратить деньги, делать операции или вести себя совершенно иначе, чем ты чувствуешь себя на самом деле, понимаете? А самое прекрасное, самое большое счастье в жизни — это когда ты живёшь в мире с собой – таким, какой ты есть на самом деле, верно? Разумеется, ты можешь немного приукрасить себя, это нормально. Нет ничего страшного в макияже или других незначительных преобразованиях внешности. Но не настолько, чтобы ты практически полностью изменилась, чтобы ты перестала быть той, какая ты есть. Это же огромный стресс, да? Я совершенно в этом убеждён.
— У меня есть два вопроса, которые на, самом деле, немного похожи. Считаешь ли ты, что до определённого возраста дети, подростки не должны иметь мобильных телефонов? И второй вопрос, немного связанный с первым, немного более экстремальный: считаешь ли ты, что должно быть что-то вроде «времени для Интернета» и, наоборот, время, когда Интернет недоступен?
— Ответ на этот вопрос стоит, пожалуй, начать с решительного заявления. Я ничего не имею против Интернета. Я очень многим обязан Интернету! Например, когда я пишу книгу, я пользуюсь Интернетом для своих исследований и не всегда должен, как раньше, идти ради этого в библиотеку. Когда я был молодым исследователем, это было весьма утомительно. Но те времена, слава Богу, прошли. Интернет — это круто! Да и социальные сети тоже могут быть неплохи!
Теперь к вопросу о детях и смартфонах.
Как ребёнок открывает для себя мир? Часто говорят, что дети (то есть ученики начальной школы и дошкольники), если у них есть цифровые устройства, то они, якобы, умнее, потому что они уже знают, как пользоваться техническими средствами. Но это – слишком упрощённое мышление.
Ребёнок открывает для себя мир и становится умнее благодаря телесному взаимодействию, то есть благодаря взаимодействию между его живым телом и аналоговой «реальной» реальностью. Например, ребёнок получает представление о том, что такое гравитация, когда он падает, встаёт и снова падает. Ребёнок получает представление о том, что такое скорость, когда он бегает. Он получает представление о том, что такое сопротивление, когда играет с другими детьми в борьбу или рестлинг, верно? Тогда я чувствую, что это такое. Я получаю представление о том, что такое статика, играя с кубиками. Всё то, о чём я сейчас сказал, невозможно сделать на экране. Что такое цифры ребёнок тоже понимает, лишь рассматривая свои пальчики. Многочисленные исследования уже показали, что дети, которые используют свои пальчики, когда учатся считать, становятся лучшими математиками в классе, мастерами арифметики. И это называется «воплощённым» (букв. «отелесненным») познанием. Скажем иначе. Познание – это когда ты становишься умным, развиваешь интеллект, а «воплощённое» – это буквально про «тело», верно? «Воплощённое познание» – это когда дети становятся умными благодаря использованию своего тела в реальном мире.
Теперь добавим сюда социально-эмоциональный интеллект. Дети становятся социально-эмоционально умными, когда им приходится договариваться с другими детьми в группе, не так ли? Чтобы они учились ждать, делиться, контролировать свои импульсы, а затем обнаруживать, что быть вместе чертовски приятно; приятно, когда все мы, оказывается, можем идти на компромиссы. Ни один человек не хочет проходить через всё на свете в одиночку, верно?
Но что показывают современные исследования? Что дети, у которых есть цифровые устройства (планшеты или смартфоны) в дошкольном и начальном школьном возрасте, имеют худшее развитие речи. Проще говоря, они отнюдь не умнее. Наоборот, они также хуже и по успеваемости в начальной школе, и гораздо слабее в социально-эмоциональном плане: они не могут хорошо контролировать свои эмоции, быстрее выходят из себя.
— Расскажи подробнее! Как и в каких временных рамках проводилось это исследование? Какими были группы?
— Была большая группа немецких педиатров, детских психиатров, детских психологов. Более 30 человек, которые под руководством Университетской клиники Гамбурга собрались вместе и проработали все имеющиеся данные по данному вопросу и продемонстрировали, почему детям до 12 лет вообще не следует давать мобильные телефоны: никаких смартфонов, только мобильные телефоны. То есть звонить маме без Интернета – это не проблема, но никаких смартфонов. И никаких планшетов.
Смотреть фильмы в первые три года жизни также категорически не рекомендуется (таково заключение немецких педиатров и детских психиатров); а после этого возраста — разрешается не более получаса в день – под присмотром взрослых.
Однако сегодня мы наблюдаем, что владельцы детских садов массово завозят туда планшеты. Они надеются, что с их помощью можно успокоить детей. И, чёрт подери, это действительно так. Но вот какой ценой…
Дети не становятся компетентными в цифровых технологиях – они становятся зависимыми от их алгоритмов, не успевая познакомиться с ними из перспективы компетентности. И да, они больше не играют друг с другом! Потому что для совместной игры маленьким детям нужна помощь. Они ещё не умеют хорошо организовываться, они все ещё могут подраться друг с другом. Нужна рука, которая заботливо направит и поддержит их, верно? Нужна воспитательница, которая будет делать это с любовью. Но именно от этой фигуры сегодня всё реже приходит помощь: каждому ребёнку просто подсовывают планшет, и как будто всё хорошо: предполагается, что у него есть «программа», он немного помашет одним пальцем, и потом будет тихо сидеть час-два, верно? Как легко отделаться от малыша! Вот только за этот час-два он ничего, ровным счётом ничего не узнает и ничему не научится! А главное, он не научится тому, чему учатся дети всех млекопитающих: играть, общаться друг с другом, быть на улице, на свежем воздухе и так далее, верно? Происходит ли здесь своего рода пренебрежение телом? Несомненно! Из какой метафизической очарованности это вообще стало возможным?
Впрочем, вся эта тенденция с цифровыми устройствами, она вообще связана с отстранённостью от тела, понимаете? В самом деле, тело играет роль только тогда, когда я что-то с ним делаю. Скажем, когда я занимаюсь спортом, нахожусь на природе, хожу в походы, отправляюсь на экскурсии, переживаю приключения, тусуюсь с друзьями на озере, развожу костёр и жарю шашлыки, тогда тело имеет значение, верно? И тогда мы все по-настоящему воспринимаем друг друга.
Но если все эти социальные активности перемещаются в социальные сети, где я вместо этого переписываюсь с анонимами или играю в игры, то тело как бы вообще перестаёт существовать. Учитывая то, что наше мышление – это не метафизический, а именно телесный процесс, сформированный в наших телах эволюционно, последствия этого несложно вообразить…
Возможно, ещё более важной здесь оказывается проблема самооценки детей. Дети и подростки приобретают самооценку благодаря тому, что мы, взрослые, «отражаем» их, вступаем с ними в резонанс. Когда дети или подростки что-то приносят, что-то говорят, делают предложения или высказывают свои идеи, они получают положительный ответ, получают отклик, они всегда замечают про себя: «Ах да, то, что я сейчас сказал, было услышано, и я получил ответ». То, что кто-то откликнулся, означает, что кто-то, например, говорит: «Эй, то, что ты говоришь, интересно!» У молодого человека есть какое-то предложение, идея. В ответ он получает положительный отклик, который даёт ему понять: «Ага, я чего-то стою, я что-то значу! На меня смотрят!», да? И эта самооценка, в которой нуждаются молодые люди, получая ответ, резонанс от значимых взрослых, которые их окружают, – сегодня всё больше и больше исчезает. Потому что в семьях всё меньше времени, которое взрослые готовы уделять юным.
Именно здесь, в этой точке теряется что-то крайне важное. И это приводит к тому, что молодые люди больше не чувствуют себя уверенно. Речь идёт о жизненно важных для становления человека формах признания. При этом, признание – это не то, что я раз в день похлопываю тебя по плечу и говорю: «Да, ты классный». Признание предполагает, что я уделяю тебе время своей жизни!
Когда ты, например, в 14 лет, говоришь папе: «Эй, давай сегодня вечером пойдём в открытый бассейн?», и папа говорит: «Да, пойдём! Мы поедем на велосипедах до открытого бассейна, и я с радостью проведу с тобой время, а потом мы можем поужинать вместе, да?» И тогда мальчик понимает: «Ага, мой папа уделяет мне время». Это и есть признание. С девочками всё точно так так же. Когда мы оставляем своих малышей наедине с телевизорами, с сериалами, и, по сути, бросаем их, они становятся более беспокойными, часто даже более агрессивными. Я замечаю это даже у своих внуков.
Что лучше всего противопоставить всему этому? Вы удивитесь, но всё очень просто: чтение вслух! Это самое лучшее, что можно сделать для ребёнка – именно чтение вслух! Потому что это также способствует развитию речи: части мозга, которые производят речь (у двух-трёхлетнего ребенка они как раз находятся в процессе формирования), – они также тренируются, когда ребёнок слышит речь, слышит, как говорят другие. То есть, эффект обучения затрагивает не только ту часть мозга, которая отвечает за понимание речи, но и распространяется на ту часть мозга, которая ответственна за обучение говорению. Иными словами, дети, которым много читают вслух, отличаются в итоге именно хорошим развитием речи.
Также я обязательно хотел бы сегодня затронуть темы зеркальных нейронов и генетических изменений.
Когда мы говорим о зеркальных нейронах, то речь идёт о том, как люди могут сопереживать другим людям. Обычно мы называем это эмпатией, верно? Однако в современном мире это – не самое популярное качество. Особенно на фоне расцвета новых диктатур и их … скажем так, «лидеров». Сегодня во главе трёх, назовём это так, «великих держав» мира, к сожалению, стоят мужчины, начисто лишённые какой бы то ни было эмпатии, какого-либо сострадания. Сегодня миром фактически распоряжаются три человека, понимающих и признающих только язык силы. Если честно, это просто чудовищно. Вглядеться в эти фигуры диагностически могло бы быть для нас полезно. Мы не слишком хорошо знаем предысторию всех троих. Я не знаю, каким было детство китайского правителя. И о путине я тоже знаю чрезвычайно мало. Но мы знаем о травматичном детстве и юности Дональда Трампа. И об Илоне Маске мы тоже прекрасно знаем: он сам много писал о своем детстве, не так ли? Впрочем, его отец тоже много чего рассказывал о том, как он его воспитывал. И это было очень грубо и бесчувственно. И в обоих случаях – как у Дональда Трампа, так и у Илона Маска – не было обстоятельств, при которых они могли бы научиться сочувствию, эмпатии.
И здесь перед нами возникает вопрос: как вообще возникает эмпатия? Как люди обретают навык сопереживать другим? Способными к сопереживанию нас сделала эволюция: именно благодаря ей мы смогли дожить до сегодняшнего дня и научиться лучшему, что мы умеем. Среди прочего, для этого потребовался навык сотрудничества, а для сотрудничества нужна эмпатия: если я не могу представить, как мир выглядит для тебя, я не смогу выстроить с ним конструктивного взаимодействия…
Несколько лет назад была открыта система нервных клеток, которая является основой для сопереживания. Я написал об этом книгу под названием «Почему я чувствую то, что чувствуешь ты». Таким образом, в основу названия книги был положен вопрос – большой и чрезвычайно важный.
Как ответить на него? В нашем мозгу есть нервные клетки, которые очень интересно работают. Например, когда я вижу, как ты, Виктор, или ты, Фасам, случайно причиняете себе боль – скажем, мы готовим втроём, делаем спагетти, и я говорю: «Эй, Фасам, можешь порезать лук?», и даю тебе мой самый острый нож, и ты режешь лук. И вдруг я вижу, как ты случайно порезал себе палец, и течёт кровь. Только от того, что я сейчас об этом говорю, многие зрители, возможно, уже чувствуют боль. И причина в том, что, когда я смотрю, как тебе случайно причиняют боль, или, тем более, когда кто-то намеренно причиняет тебе боль, то реагируют не только твои болевые клетки, клетки в твоём мозгу… но и мои клетки, клетки в моём мозгу реагируют точно так же, в тот же момент, когда я на это смотрю, понимаете? Это означает, что я чувствую в своём мозгу ту боль, которую испытываешь ты! Эти нервные клетки называются «зеркальными нейронами».
Таким образом, наш мозг не только участвует в том, что я сам переживаю в своей жизни. Он также всегда участвует в том, что переживают мои ближние, которые находятся вокруг меня. Фактически это означает, что мы чувствуем то, что чувствуют другие. Для эволюции это оказалось чрезвычайно важным фактором.
И теперь вопрос в том, как маленький ребёнок становится эмпатичным, верно? В течение первых 4-5 лет он видит, что взрослые, которые о нём заботятся, ведут себя эмпатично. То есть, видя, что ребёнку больно, они соразмерно реагируют на это. Да, бывают ситуации, когда действительно достаточно сказать: «Не беспокойся, всё не так страшно, наклей пластырь и всё будет хорошо». Но когда ребёнок, скажем, со мной в парке, бегает и ударяется коленкой, и всё колено в крови, а я говорю: «Ну, не выделывайся! Что ты за плакса?!» – это уже несколько иное, чувствуете, да? Если я так говорю, то ребёнок не встречает нашей эмпатии и сам тоже не будет её в себе развивать. Позже он будет вести себя так же, как мы, не так ли? Разумеется, один-единственный случай, когда взрослый проявляет неэмпатию, ещё ничего не значит. Но в большинстве случаев это происходит постоянно, верно? Отец или мать говорят: «Не выделывайся!», и через три часа повторяют это снова, а на следующий день снова. Девочка, прищемившая палец дверью, кричит, потому что ей очень больно, а мать или отец, не отрываясь от экрана телевизора, кричат ей через плечо: «Замолчи! Не притворяйся, хватит!»
Чем меньше эмпатии получают дети, тем меньше они научатся быть эмпатичными. Это начинается уже в первый год жизни. Все мы знаем, что маленькие дети часто чувствуют себя некомфортно: скажем, они мокрые или голодные, или хотят, чтобы их немного поносили на руках; и если я, как взрослый, следую девизу «мне всё равно, да, я позволю тебе поплакать, чтобы показать тебе, что ты должен это вытерпеть», это и будет скрытым обучением неэмпатичности. И этот ребёнок (если его беде, его боли регулярно не придают значения), позже также не сможет развить эмпатию к другим людям.
— Ты говоришь о нейронах, и я бы хотел задать вопрос. Можно ли сказать, что эмпатия — это способность? Или: можно сказать, что у детей, которые были воспитаны без эмпатии, эти нейроны атрофируются?
— Да, это именно так. Потому что в этом случае нейроны не тренируются. Как вы помните, в мозге есть основное правило: «Use it or lose it!» («Используй или потеряешь»). То есть все заданные эволюцией способности предполагают, что их необходимо пробуждать и тренировать!
Например, свои зеркальные нейроны мы тренируем благодаря эмпатичному отношению со стороны родителей. Тогда уже в 4-5 лет мы и сами вполне можем проявлять эмпатию – скажем, заботясь о своём братике или сестрёнке, которые только что поранились. Или о маме, которая поранилась. Приходит маленькая девочка 5 лет и говорит: «Ой, мама, потерпи-потерпи, ты попой что-нибудь, а я подую на пальчик и помогу тебе, ладно?» Это – такие чудесные моменты, когда всё возвращается, согласитесь…
Можно ли наверстать упущенное на этом пути? Это зависит от тяжести травмы. Мы говорим о нарушениях, которые происходят в первые пять лет жизни, когда ребёнок не чувствует, что может положиться на своих «значимых взрослых» (отца, мать, отчима, мачеху, бабушку и дедушку), когда ему плохо. Сейчас мы говорим о детях, у которых этого полностью нет. Обычно мы называем это «травмой привязанности», потому что ребёнок нуждается в привязанности. Чисто эволюционно все мы устроены так, что в детстве нам нужна привязанность. Мы должны чувствовать себя в безопасности. Дети, которые надёжно «привязаны», впоследствии «покоряют мир». Напротив, дети с «неуверенной привязанностью» быстрее становятся зависимыми от социальных сетей и игр. То есть, если ребёнок чувствует себя в безопасности и твёрдо знает, что у него есть своё место в мире, и благодаря тому, что его родители годами давали ему необходимую любовь, у него есть самоуважение. Такие дети не будут часами играть в игры, они скажут: «Какого чёрта? Я лучше пойду на улицу, научусь боксу и карате, займусь спортом и пойду плавать! Или научусь играть на музыкальном инструменте!» Такие дети «покоряют мир» – я, разумеется, говорю это метафорически, понимаете? Это касается и мальчиков, и девочек. И те, и другие, не имея надёжных «связей», страдая от неуверенности, боятся других людей и говорят: «О, если я выйду к ним, то тогда они меня тоже невзлюбят», и всё такое, да? Потому что «раз мои родители меня не любили, то никто другой меня и подавно не полюбит!» И вот тогда я часами, часами начинаю сидеть в социальных сетях и отвлекаться. Хотя вообще мне там тоже не особо хорошо. Но там я забываюсь, там я часами играю в игры, чтобы не чувствовать, как жутко в моём реальном мире, понимаете? Это – проблема, с которой, к сожалению, сталкиваются многие молодые люди. И лично я здесь полностью на стороне молодых людей.
Итак, когда я так критично говорю о цифровых предложениях, это не значит, что я что-то имею против молодых людей. Я люблю молодых людей. У меня есть внуки, и когда я еду в пригородном поезде здесь, в Берлине, и напротив меня сидят две-три ученицы гимназии, старшей школы или реальной школы, я всегда начинаю разговор, и они очень милые. И я люблю с ними разговаривать, понимаете? Я фанат молодых людей, так что, пожалуйста, не подумайте, что я хочу у них что-то отнять. Но мне их жаль. Я просто считаю, что если молодая девушка в 14, 16, 17 лет проводит 9 часов в день в Instagram, то что-то в её жизни идёт не так. Ведь на самом деле она не счастлива.
— Наверно, было бы правильно назвать это «отрицанием жизни»?
— Да, безусловно. И это – несчастье, с моей точки зрения. Подобное не может быть добровольным решением человека, да? Девять часов в день перед экраном… То же самое и с играми: мальчики 14-16 лет собираются вместе, когда приходят домой из школы, потому что они уже договорились поиграть… Они сразу же поднимаются в детскую комнату и закрываются там. Мама с папой уже не могут войти: «Не мешай мне!» А потом они продолжают: до 11, 12, 1, 2 часов ночи, пока не падают от усталости. А на следующее утро им ведь идти в школу, да? Фасам, ты когда-то был учителем, понимаешь, о чём я? Я часто провожу тренинги для учителей (потому что учителей я тоже очень люблю и считаю, что они невероятно важны для детей!) Так вот, мои учителя рассказывают мне на этих обучающих тренингах, что примерно треть мальчиков приходит утром настолько уставшими, что им сначала нужно положить голову на парту, и, возможно, даже часок поспать.
— Да, всё именно так! То, о чём ты сейчас говоришь, на самом деле касается далеко не только детей или подростков! Даже в нашем окружении есть люди, которые уже давным-давно взрослые, но имеют похожие проблемы! Честно говоря, я и сам раньше много играл. Но тогда это ещё не было так сильно перенесено в онлайн. С другой стороны, одна из моих лучших дружб зародилась потому, что мы много играли вместе в видеоигры. А ещё я знаю одну замечательную женщину, она играет на виолончели, преподаёт здесь, она работает учительницей в берлинской гимназии. Так вот: она познакомилась со своим мужем во время такой видеоигры. Представь себе! Так что любовные истории тоже возникают в онлайне, получается…
— Всё верно! Но обратите внимание: когда она познакомилась со своим мужем, время, которое она проводила за игрой, значительно сократилось. Действительно, часто можно наблюдать, что любовь в какой-то момент становится выходом из этой истории зависимости. И это здорово!
— Но вот что меня действительно всегда беспокоит. Мы говорили об эмпатии, о том, как эмпатия может возникать через зеркальные нейроны, которые либо формируются, либо не формируются. Как обстоят дела с «патологическими» состояниями? Ты уже упоминал, что, скажем, у аутистов есть «естественный» дефицит в этой области. И они ничего не могут с этим поделать. Они не виноваты. А у психопатов это тоже так?
— Нет-нет, у психопатов всё по-другому. Обязательно нужно разделять аутистов и психопатов. Аутисты имеют проблемы с работой зеркальных нейронов по причине, которую мы в ходе наших исследований ещё до конца не прояснили. Это какой-то функциональный дефицит, природа которого нам пока не вполне ясна. Это значит, что они плохо чувствуют то, что чувствуют другие. Им приходится механически анализировать поведение и динамику других людей. Скажем, они вынуждены каждый раз говорить самим себе нечто вроде: «Сейчас, с точки зрения поведения, ты должен смотреть, как ведут себя другие, и делать то же самое, хорошо?» Есть несколько предварительных версий, как работает это нарушение. Немалую роль здесь играет окситоцин: считается, что у людей с аутистическим спектром он не так хорошо работает.
Теперь о психопатах. Около 1-2% людей являются патологически жестокими. Их называют психопатами. Однако — и это невероятно важно! – психопаты не являются, так сказать, версией первоначальной формы человека. Они представляют собой патологическое отклонение от нормы человеческого вида. Есть много исследований о том, что составляет эта «видовая норма», и среди них особенно красноречивы антропологические, потому что они исследуют человека в, скажем так, «доцивилизационном состоянии». Данные всех этих исследований показывают, что в среднем люди – существа дружелюбные и общительные, по крайней мере, внутри своего вида. Впрочем, как и другие млекопитающие. В естественной среде они не убивают друг друга, и прочее.
Другое дело психопаты. Но почему? Здесь тоже есть некоторое количество исследований. Как психиатр я не раз обращался к этому вопросу и проводил различные экспертизы людей, которые, скажем так, «патологически злы», людей, которые имели какую-нибудь психопатическую предрасположенность. Есть исследования (да и все коллеги подтверждают это из собственного опыта), что в случае психопатов мы имеем дело с людьми, которые пережили ужасное насилие в детстве и юности; скажем, их били, жестоко обращались с ними, поступали с ними самым ужасным образом. Здесь имеется в виду не периодическое заурядное домашнее насилие (что тоже ужасно и чрезвычайно опасно для личности!), но какие-то экстраординарно страшные вещи. У таких людей вся система эмпатии полностью атрофирована.
Всё это чрезвычайно трагично, но как же быть с этими людьми?
Скажем, общество совершенно точно должно защищать себя от психопатов, потому что вообще-то они действительно опасны. Но главное здесь то, что это – не генетическое нарушение! Нет, нет, и ещё раз нет! Никто не рождается психопатом. Никто!
А вот аутистами именно рождаются. Сегодня это известно наверняка. Вот почему аутисты и психопаты – феномены совершенно разные. Хотя в обоих случаях речь, действительно, идёт об атрофии зеркальных нейронов. Вот почему психопаты – это именно социопаты, это – не люди с некой специальной предрасположенностью. То есть, грубо говоря, не стоит проводить различия между психопатами и социопатами, это – одно и то же.
У меня есть один коллега в Австрии. Он всю жизнь занимался исследованиями случаев убийц и написал об этом книгу «Человек-зверь».
— О, я её читал! Она же была бестселлером!
— И я тоже хорошо её знаю! Но забыл автора.
— Да-да, книжка была очень известная! Так вот, я долго разговаривал с ним, и задал ему вопрос: «Послушай, перед тобой ведь десятки этих случаев! Есть ли среди хоть кто-нибудь, кто не пережил бы раннюю травму?»
Его ответ был вполне определённым: «Нет, ни одного! Все, абсолютно все они прошли через что-то очень страшное! Все эти психопаты (социопаты) пережили по-настоящему ужасное детство. Строго говоря, они совершенно не виноваты в этом…Но общество всё равно нужно защищать от них, потому что психопатию очень трудно лечить. Вообще выделяют два подтипа психопатов: так называемые «горячие психопаты» – их можно лечить с помощью социальной работы и психологии. Иногда они выходят в ремиссию. Но есть и так называемые «холодные психопаты». В их случае терапевтический прогноз практически нулевой. Это действительно имеет отношение к мозгу, это связано с его глубинными поражениями, отключающими ключевые эволюционные структуры, позволившие нашему виду выжить. Опыт насилия приводит человека к структурным изменениям мозга.
— Виктор, правильно ли я понимаю: их мозг другой, но не с рождения? Верно?
— Именно так! Потому что всё, что мы переживаем – хорошее и плохое – всё это меняет наш мозг, его свойства, возможности и особенности. Даже этот разговор, который мы сейчас ведём, вы и я, – после этого разговора мой мозг уже не будет таким, как раньше. Об этом стоит поразмыслить. Так мы лучше поймём, что если люди совершают друг над другом насилие, жестокое насилие, то мозг травмированного человека после травмы уже не будет таким, как раньше. Это необратимо! Так что, вообще говоря, проблема не столько в «бесчувственных психопатах», сколько в структурах власти и насилия, пронизывающих общество.
Какова в этом случае роль терапии? Кроме кейсов «холодных психопатов», терапия может помочь скорректировать нарушения, привнесённые в мозг опытом травмы. В некоторых случаях их даже можно обратить вспять – особенно если терапия хорошая, качественная и достаточно длительная. Потому что даже человека, страдающего, скажем, тяжёлой депрессией, невозможно вылечить за две недели психотерапии. Для этого потребуется один или два года, по одной или две сессии в неделю, и только тогда можно выйти в хорошую ремиссию. Кроме того, не все, кто испытал тяжёлую травму, становятся психопатами. Однако совершенно точно известно: все психопаты испытали тяжёлую травму.
— Я бы хотел очень кратко вернуться к предыдущему вопросу – когда мы говорили о детях. Ты сказал, что дети со здоровой привязанностью больше склонны к эмпатии – в основном благодаря опыту сочувствия со стороны родителей, и потому они менее подвержены влиянию социальных сетей, у них хорошая самооценка, они более смелые и уверенные в себе, верно? Они не боятся других людей и внешней реальности. Мой вопрос таков: может ли это быть генетически обусловлено?
— Нет. Это давно известно науке: никакой генетической обусловленности здесь нет. Впрочем, раньше обо всём любили говорить, что всё дело в генах. И если у кого-то были проблемы – например, социофобия – и он не выходил на улицу, про него говорили, что это «генетическое», ведь «его отец тоже был таким». Но сегодня уже не вызывает сомнений: действительная причина в том, что если его отец тоже был таким, сын просто перенял это поведение от отца. Ведь если твой отец боится и избегает людей, как ты научишься быть с ними? Конечно, это возможно, если у тебя есть учитель, который вытащит тебя из этой ловушки, который проведёт с тобой немного времени, и тогда ты сможешь перенять альтернативную модель поведения у учителя, но если такого учителя нет? Вот почему мне так нравится работать с учителями! Я верю, что школьные учителя невероятно важны для детей – особенно для тех, кому дома не так хорошо…
Теперь я бы снова обратился к проблеме генов.
— Вы имеете в виду старую модель, согласно которой человек рождается с фиксированным генетическим кодом, который развивается в течение жизни? В том смысле, что он детерминирован.
— Именно. «Детерминированный» означает «предопределённый», верно? И старая модель (люди придерживались её целых 100 лет!) заключалась в том, что гены отца и матери якобы определяют, как сложится жизнь ребёнка. Люди думали, что можно заболеть или остаться здоровым, иметь поведенческие расстройства, психологические проблемы или что-то подобное (или не иметь их) именно по причине определённых генов. И это была, по сути, очень пагубная идеология, потому что из неё естественным образом следовало: да, есть люди с хорошими генами и люди с плохими. По сути, это – настоящий расизм. Потому что следующий шаг – сказать: «Вот у этих групп плохие гены, а у этих — хорошие», верно? Именно это и это привело к худшим последствиям в фашистской Германии.
Будучи молодым врачом, я много лет работал с генами, и тогда, в те годы, когда я занимался генетическими исследованиями, мы открыли вещи, которых наши предшественники просто не могли знать, потому что у нас были более новые методы, открывавшие перед нами новые исследовательские возможности. Так вот. Моё поколение исследователей смогло наглядно продемонстрировать, что гены «включаются» и «выключаются». И большинство проблем со здоровьем, от которых страдают люди (таких, как диабет второго типа, депрессия, инфаркт, инсульт, хроническое воспаление и многие другие болезни) – всё это связано с тем, что активность генов не регулируется оптимально, потому что у каждого гена есть свой «переключатель». Гены состоят из вещества, называемого ДНК. Вообще ген — это фрагмент ДНК, который транскрибируется для синтеза белка. При этом, у каждого гена есть не только транскрибируемый фрагмент, важный для метаболизма, но и генный переключатель, который находится перед ним. Когда ген транскрибируется таким образом, сначала рассматривается этот переключатель. Он представляет собой своего рода «посадочную полосу» для веществ, которые, с точки зрения гена, поступают извне и связываются с этим переключателем. И, в зависимости от того, какие вещества связываются с этим переключателем, следующий ген транскрибируется с большей или меньшей интенсивностью.
Так, если, например, напугать ребёнка, или поступить с ним жестоко, то в его организме запускается стрессовая реакция. В результате неё определённые вещества попадают на «переключатель» этого гена стресса (он называется ген CRH, ген кортиколиберина), и тогда ген немедленно активируется, запуская реакцию во всём организме ребёнка: появляются красные пятна на шее, и так далее. Когда ребёнок испытывает страх, он больше не может нормально мыслить, фокусировать внимание и контролировать себя. Так, существует множество генов, важных для нашего поведения, для нашего здоровья, для кровяного давления, для регуляции уровня сахара в крови. Многие гены контролируются генными переключателями.
И теперь вопрос в том, что нужно сделать, чтобы гены правильно управляли этим переключателем – чтобы это было полезно для здоровья? Здесь всё просто. Во-первых, необходимо правильное питание, употребление большого количества овощей, предпочтительно вегетарианская диета. Всё это, безусловно, важно. Много упражнений, спорт, тренировки каждый день или хотя бы два раза в неделю – это второе. Чистая среда, верно? Крайне важный фактор. А теперь самое главное: хорошие социальные отношения. За последние 20 лет было обнаружено и неоднократно подтверждено, что именно качество социальных отношений оказывает сильное влияние на регуляцию генов. Это касается не только детей, не только детства, это касается всей жизни. Экспрессия генов на протяжение всей жизни зависит от этих факторов. Как регулируется кровяное давление, впадает ли человек в депрессию или нет – всё это связано с регуляцией генов. Всё, что поступает в организм извне, – например, питание, окружающая среда, физические упражнения и социальные отношения – всё воспринимается нашим организмом и затем сообщается через различные промежуточные этапы каждой клетке нашего организма. Это, в свою очередь, приводит к активации или деактивации генов. И если мы правильно питаемся, занимаемся спортом, поддерживаем хорошие социальные отношения с другими людьми, это идёт нам на пользу. Это обеспечивает наше здоровье.
Кстати, сейчас есть исследования, которые показывают, что если мы слишком интенсивно пользуемся социальными сетями, это способствует воспалению. А также негативно влияет на регуляцию генов.
— У меня есть ещё один вопрос — довольно провокационный. Наш цвет глаз определяют гены. Наш рост определяют гены. Определяют ли они наш интеллект?
— Хм, лишь очень, очень слабо. В нашем мозгу 100 миллиардов нервных клеток, которые соединены друг с другом через точки контакта (они называются «синапсы»). И интеллект в существенной степени зависит от того, сколько синапсов в нашем мозге. Исследования показывают, что когда детей поощряют, когда они растут без страха, когда они могут пробовать что-то новое, когда они могут учиться, когда им позволяют учиться, то количество синапсов у ребёнка увеличивается. И тогда эти дети также становятся умнее. Но когда с детьми обращаются плохо и сажают их перед телевизором или iPad, и они целый день протирают поверхность, это плохо для развития интеллекта, потому что это плохо для развития синапсов. Вы уже задавали почти аналогичный вопрос: насколько необратимы такие процессы? Можно ли противодействовать им позже? Да, конечно. Чем раньше вы начнёте, наконец, по-настоящему поддерживать своего ребёнка, тем лучше! Самый простой способ поддержать его без стресса — позволить ему заниматься спортом, музыкой, пением. Музыка и спорт — самый лёгкий способ поддержать ребёнка в его взрослении.
— То, что вы пишете в своей книге, меня просто завораживает. В какой-то момент я осознал, что речь идёт о невероятном симбиозе! Всё одновременно сложно и просто: тело влияет на мозг, мозг влияет на тело. И, если мне плохо внутри, я также могу бороться с этим через своё тело. Когда я это понял – вы будете смеяться! – я начал заниматься боксом! Это было несколько лет назад. И заметил, как невероятно я себя чувствовал после этого, и как это помогло мне – даже с моими психическими проблемами!
— Что ж, отлично, раз так!
— У меня ещё тысяча вопросов, но, пожалуй, оставлю их до следующего раза, я очень, очень рад. Большое спасибо. Большое спасибо. Это было отличное интервью!
— Спасибо и вам! Мне понравилось с вами!
Оформление: «Cassandra» Directed by Benjamin Gutsche. Netflix, 2025.
1,120 total views, 4 views today