Картография черного флага (часть III). Новая социальность, новая пространственность

Новая социальность, новая пространственность

Мы увидели, как анархистская исследовательская оптика в сфере географии выходит за границы устоявшейся критической географии, не только в плане критики этатистских, капиталистических и авторитарных способов организации общества, но и в свете обширных исследований альтернативных способов организации и взаимоотношений. В этом третьем и последнем содержательном разделе главы я объединяю эти и другие части вместе, чтобы исследовать различные способы, с помощью которых анархистские географы пытались изменить представления о социальности.

Как и этатистское управление пространством, географическая наука имеет давнюю традицию критического анализа социального пространства, особенно в городской среде. Географы-урбанисты, такие как Lees (2003) и Smith (1999), искали разные подходы к исследованию алгоритмов функционирования городской повседневности – особенно в том, как она преломляется в борьбе людей за доступ к различным формам социального пространства и «права на город» (Анри Лефеврон) (Mitchell 2003).

С неолиберализацией экономики произошла и неолиберализация социальной пространственности. Это привело к тщательной реорганизации (не)общественных пространств. Стали создаваться места для потребления и накопления капитала с помощью частных сил безопасности и технологий наблюдения. Проектировалась сама физическая структура таких пространств: парки, места с аркадными автоматами и торговые центры. Всё это делалось таким образом, чтобы максимизировать потребление и минимизировать присутствие социальных групп и моделей поведения, по ряду причин считающихся неприемлемыми (Mitchell 2003). Общественные пространства городов, которые можно назвать оспариваемыми/спорными, и которые вызывают публичные дискуссии, считаются особенно важными для политики социального пространства в целом – это связано с тем, что некоторые называют «планетарной урбанизацией», когда растущее городское население в мире значительно превышает население сельских районов (см например, Madden 2012).

Как и в случае с весьма ограниченным количеством критических очерков о проблемах функционирования управления в пространстве, лишь немногие географы, выступающие против ограничения свободной социальности, действительно сделали шаг навстречу к созданию общественного пространства, свободного от государства и капитала (см., например, Pinder 2005). Несмотря на то что существует множество исследований, критикующих роль государства и других институциональных акторов (таких как полиция) в продвижении драконовских механизмов пространственного контроля, еще меньше географов сделало логический шаг в сторону полной отмены или создания альтернативы этим авторитарным структурам и институтам.

В ответ на это анархисты добились первых успехов в расширении наших представлений об освобожденной социальности, не только в отношении преобразования физических общественных пространств, но и в отношении того, что значит «делать» и «быть», являясь участников социального мира. Автономный проект оккупации, будь то земля, здания или существующие общественные пространства – стал главной темой в географии анархистской социальности, однако в разделах географической науки удивительно мало социальных теорий, использующих анархистскую оптику. Тем не менее, уже немало сделано для разработки вопросов о трудностях в создании социальных пространств освобождения и для освобождения. Например, Феррелл (Ferrell 2012) изучил понятие «дрейф» и представил его в качестве термина для описания того, как анархистский праксис связан с практиками маргинализированных групп (к которым он отнёс бездомных и уличных музыкантов) по работе с городским пространством. Несмотря на общие черты этих практик, существуют также и различия, лежащие в их основе, и которые являются для Феррелла настоящей проблемой. Между «дрифтерами» может существовать определенный уровень близости, но нельзя отрицать и фактор привилегий, связанных с дрифтом как политической практикой. Схожая исследовательская проблема существует и в изучении практики ныряния в мусорные контейнеры (анархическая практика извлечения съедобной пищи из мусорных баков), которая была определена как фактический обход структур власти и дисциплины, а не как способ противостоять им или создавать альтернативные модели социального поведения (Crane 2012). Все эти исследования показывают, что создание подлинных социальных пространств внутри целого государственно-капиталистического пространства сопряжено с противоречиями.

В рамках анархического конструирования свободного социального пространства можно обозначить несколько подходов, которые связаны, в первую очередь, с понятием радикальной демократии Шанталь Муфф^[1]В оригинале: Mouffian notions of radical democracy. (Springer 2010), с коллективной педагогикой (Rouhani 2012b), с «аффективными структурами» коллективного доверия и солидарности (Clough 2012), а также с присвоением самих физических пространств (Pickerill and Chatterton 2006). Все эти разнообразные подходы объединяет один очень простой, но мощный анархистский принцип «добровольного объединения», коллективного и демократического – бытия-людей-без принуждения (см. Бакунин 1990 [1873]). Это «добровольное объединение» подразумевает работу с пространством. Такая работа подвержена оспариванию изнутри и извне. Само пространство являются гибкими и формируются контекстуально в конкретных пространственно-временных условиях (см. Ince 2012). Добровольное объединение — это термин, который довольно быстро вышел из моды среди анархистов, однако его красота заключается в простом обращении к самой сути анархистской мысли и действия.

Ключевое различие между анархистским и другими критическими взглядами на социальность касается роли государственного аппарата в конституировании общественного блага. Анархистские теоретики критикуют не только монополию на заботу, на которую претендует государство как суверенный порядок и арбитр благополучия, но и сам язык социальной жизни. Недавним примером может служить дискуссия с Джудит Батлер (2013) о том, можем ли мы представить себе гражданство через анархистскую призму. Батлер борется с тем, как примирить анархизм с гражданством как предполагаемым sine qua non общественного участия, но не приходит к чёткому выводу. Она утверждает:

«Речь идёт о том, может ли существовать антигосударственный анархизм, который не использовал бы идею гражданской прерогативы и таким образом не способствовал бы развитию своеобразного национализма». (2013: 212).

Напротив, об этом речи как раз и не идёт. Да, можно ли отделить гражданство от национализма – вопрос действительно спорный. Однако проблема Батлера заключается в том, что, как справедливо заметил Шпрингер (2012: 1617): «Альтернативы государству возникают не из социального порядка, который они отвергают, а из анархического изобилия человеческих сил, которые чужды этому самому порядку».

Другими словами, подлинно анархистская социальность конструируются не через переприсвоение языка государства, не через простое противостояние этатистской логике, а посредством ассоциаций, существующих вопреки или помимо неё. Батлер никогда не сможет определить, что такое анархистское гражданство, потому что гражданство неизбежно связано с этатизмом как способом существования в мире и как способом соединения людей в определенные (иерархические, эксплуататорские) структуры.

Это обстоятельство возвращает нас к теме главы – к роли социальных отношений в производстве анархистского пространства. Как я уже утверждал, когда обращался к идее теоретического осмысления территории (Ince 2012), пространственные категории и явления социально производятся через повседневные отношения — это общая концептуальная нить современной анархистской географической мысли об автономии, управлении и социальности. В заключительном разделе я обобщаю главные выводы главы и предлагаю некоторые направления для дальнейшего развития анархистской географии.

Заключение: в пользу радикальной реконструкции

С того самого момента, когда современная анархистская география начала свой взлёт, её связь с классическим анархизмом несколько ослабла и как будто бы отодвинулась на второй план. Однако же стоит заметить, что классические антиэтатистские идеи прошлого всё ещё резонируют с современным миром и часто так же свежо, как и в периоды их массовой популярности и расцвета. Рассуждая о центральной теме этой главы – о том, как структуры господства и освобождения встроены в наши социальные отношения и пространственность, которую мы создаем – хотелось бы вспомнить слова столетней давности Густава Ландауэра:

«Государство – это социальные отношения; определенный способ отношения людей друг к другу. Его можно разрушить, создав новые социальные отношения, т.е. люди будут относиться друг к другу иначе. […] Мы, заключившие себя в тюрьму государства, должны осознать истину: мы сами и есть это государство! И мы будем государством до тех пор, пока не станем чем-то другим; пока мы не создадим институты, необходимые для настоящего сообщества и настоящего общества людей» (Landauer 2010 [1910]: 214)

Этатизм – это форма властных отношений. Подобного рода отношения могут быть такими же угнетающими, как расизм, классизм, патриархат и так далее. Основанные на суверенном, нелегитимном осуществлении власти привилегированным меньшинством или элитой, этатистские способы власти «вшиты» в социальные коммуникации настолько глубоко, что ученые нередко принимают их за индикатор других видов угнетения. В итоге они не понимают, что имеют дело с самостоятельными отношениями уг. Таким образом, этатизм вполне можно определить как интернализацию государственной власти в повседневных практиках, социальности и пространстве – и это область исследования, которую учёные-анархисты имеют все шансы сделать своей научной дисциплиной. Особенно это касается географической науки, где есть большой простор для изучения повседневного этатизма через географический анализ институциональных и социальных процессов, происходящих в пространствах, местах и между ними.

Однако, стоит заметить, что следуя этому призыву к исследованию повседневных и бытовых форм этатизма, анархистские географы были слишком легко привлечены эффектными, яркими и контркультурными элементами анархистских движений и инициатив, таких как Reclaim the Streets, Occupy и глобальными антикапиталистическими движениями начала 2000-х годов. Войти в анархистскую географию можно и посредством менее «гламурных» способов анархистской практики, таких как анархо-синдикалистские профсоюзы или автономные общественные группы и сети поддержки, чьи истории кажутся на первый взгляд гораздо более скучными, но которые могут предложить куда глубокое понимание будущих миров и наших путей к ним. Черпать вдохновение можно из книги Кропоткина (1972 [1914]) «Взаимопомощь как фактор эволюции», в которой рассматриваются не анархистские движения, а бесчисленные гильдии, кооперативы, добровольные ассоциации и повседневные низовые отношения доверия и поддержки, которые люди создавали и защищали на протяжении всей истории без какой-либо прямой ссылки на политические идеологии. Мысль о том, что все мы каждый день «творим анархию», сама по себе является революционной идеей, и географы, да и социологи в целом тоже, имеют все возможности для её изучения.

Учитывая, что в географическом сообществе появилась масса по-настоящему критических мыслящих учёных, необходимо сделать ещё одну важное замечание, носит скорее стратегический характер. У нас есть огромный потенциал для привнесения анархистской мысли и действий в академическую среду, и важно реализовать его всеми доступными способами. Сотрудничество, без сомнения, будет играть центральную роль в будущем процветании анархистской географии. Впрочем, как и усилия, которые будут приняты по созданию интернационального сообщества и установления профессиональных глобальных связей. Крупномасштабные транснациональные исследовательские проекты могут стать основой для создания устойчивой и долгосрочной исследовательской платмфоры. Как отмечают Рухани (Rouhani 2012b) и другие (например, Shukaitis and Graeber 2007), анархистские подходы в сфере педагогики так же необходимы для живой анархистской науки, как и здоровые отношения сотрудничества и обратной связи с общественными движениями и инициативами.

Мы уже видели, что анархистское влияние на географическую дисциплину находится на подъеме, с растущим объемом работ и числом ученых, вносящих глубокий вклад в наше понимание мира и способов его изменения. Возможно наиболее отличительной чертой анархизма, с географической точки зрения, является признание противоречия между существующей социальной организацией и скрытыми возможностями, которые содержатся в наших повседневных (со)действиях в рамках этого нынешнего социального порядка. Эти действия преломляются друг в друге, создавая сложные социально-пространственные отношения, которые воплощают в себе огромный потенциал для радикальных социальных изменений на низовом уровне. Хотя в целом история географии с 1970-х годов характеризуется общим антиавторитарным и критическим взглядом на асимметричные властные отношения и неравномерные модели развития и благосостояния, порожденные государством и капиталом, представители этой дисциплины, к сожалению, пока ещё не совсем понимают то, что для анархистских географов является вполне очевидным. География снова и снова говорит нам о несправедливости государственно-капиталистического мира – мира, пространственно организованного элитами таким образом, чтобы извлекать из него постоянную выгоду. Роль анархистского географа состоит в том, чтобы научить остальную географию, что из этой ситуации есть выход…

Оформление: кадры из сериала «The Last of Us». 2023. США, Канада. Реж. Нил Дракманн, Крэйг Мэйзин.

Литература

Lees L (2003) „The ambivalence of diversity and the politics of urban renaissance: the case of youth in downtown Portland, Maine‟ International Journal of Urban and Regional Research 27(3), pp. 613-634.

Smith N (1999) „Which new urbanism? The revanchist ‟90s‟ Perspecta 30, pp. 98-105.

Mitchell D (2003) The Right to the City: Social Justice and the Fight for Public Space. New York: Guilford Press.

Madden DJ (2012) „City becoming world: Nancy, Lefebvre, and the global-urban imagination‟ Environment and Planning D 30(5), pp. 772-787.

Pinder DJ (2005) Visions of the City: Utopianism, Power and Politics in 20th Century Urbanism. Edinburgh: Edinburgh University Press.

Ferrell J (2012) „Anarchy, geography and drift‟ Antipode 44(5), pp. 1687-1704.

Rouhani F (2012b) „Practice what you teach: facilitating anarchism in and out of the classroom‟ Antipode 44(5), pp. 1726-1741.

Clough N (2012) „Emotion at the centre of radical politics: on the affective structures of rebellion and control‟ Antipode 44(5), pp. 1667-1686.

Springer S (2012) „Anarchism! What geography still ought to be‟ Antipode 44(5), pp. 1605-1625.

Landauer G (2010 [1910]) „Weak statesmen, weaker people!‟ in Kuhn G [ed. And trans.] Gustav Landauer – Revolution and Other Writings: A Political Reader. Pontypool: Merlin Press, pp. 213-214.

Kropotkin P (1972 [1914]) Mutual Aid: A Factor of Evolution. New York: New York University Press.

Rouhani F (2012b) „Practice what you teach: facilitating anarchism in and out of the classroom‟ Antipode 44(5), pp. 1726-1741

Shukaitis S and Graeber D (2007) „Introduction‟ in Shukaitis S and Graeber D [eds.] Constituent Imagination: Militant Investigations // Collective Theorisation. Oakland and Edinburgh: AK Press (pp. 11-34).

Shukaitis S and Graeber D (2007) „Introduction‟ in Shukaitis S and Graeber D [eds.] Constituent Imagination: Militant Investigations // Collective Theorisation. Oakland and Edinburgh: AK Press (pp. 11-34).

Bakunin (1990 [1873]) Statism and Anarchy. Cambridge: Cambridge University Press.

 1,652 total views,  1 views today