Махновщина как эпистемологически значимый феномен

Махновщина как эпистемологически значимый феномен

Автор:

Махновщина как эпистемологически значимый феномен

Share/репост

Рефлексия об историографической традиции – один из важнейших процессов в мировой мысли XX века. Уже в самом его начале исследователи замечают: «История, как ее до сих пор писали, почти всецело является описанием тех путей и средств, при помощи которых церковная власть, военная власть, политическое единодержавие, а позднее богатые классы устанавливали и удерживали свое правление»[1]Кропоткин П.А. Взаимная помощь как фактор эволюции. – М.: Редакция журнала «Самообразование», 2007. 161 с.. Все прочее население планеты (то есть несоизмеримо большая его часть) в такой истории либо не появляется вовсе, либо представлено глазами привилегированных сословий. В начале XX века историю угнетенных или, по замечанию В. Беньямина, «историю побежденных» – пока только предстояло открыть. Во многом эта задача остается актуальной и сегодня – если, конечно, мы хотим по-настоящему понимать историю.

Но как могло случиться, что настолько громадная часть истории оказалась за бортом летописей и академических нарративов? Ответ на этот вопрос лежит на поверхности: трудящиеся никогда не имели ресурсов как для самостоятельной рефлексии о своей исторической субъективности, так и для фиксации результатов этой рефлексии: отсутствие свободного времени, грамотности и, самое главное, доступа к институциям, регистрирующим обозримые для них исторические события, в совокупности привели к исключению большей части населения планеты из режимов повествования о мире и своих способах бытия в нем.

Благодаря стремительным социально-политическим событиям, в конце XIX – начале XX вв. к решению этой проблемы активно приступил промышленный пролетариат. Вооружившись классовой теорией, он быстро приобрел навыки, необходимые для того, чтобы нарушить молчание и громко заявить о себе: как практически, так и теоретически. В городах это оказалось сравнительно нетрудно: сказывались близость университетов, общение с образованными сочувствующими, возможность приобретать книги и печатать собственные тексты. Довольно скоро пролетарская тематика захватила умы художников, поэтов, писателей, философов, режиссеров: Д.Ривера, Ф. Лорка, Б.Брехт, М.Горький, С.Эйзенштейн и сотни других ярких фигур появились на небосклоне культуры с пролетарской повесткой на устах.

Таким образом, в самом начале XX века инструментарий теоретического анализа истории, с одной стороны, находился в распоряжении разнородной (но так или иначе экономически привилегированной[2]Скирда А. Социализм интеллектуалов. Ян Вацлав Махайский. Разоблачитель социализма, марксизма и самого … Continue reading) интеллигенции, с другой – постепенно он переходил и в руки пролетариата (еще не слившегося с интеллигенцией в иерархизированном бюрократическом союзе, как это произошло в СССР).

Однако обращение к пролетарской проблематике все же не обеспечивало интеллигенции эпистемической привилегии в вопросах повествования о пролетарской повседневности. Кроме того, также и ее повествование о самой себе в истории неизбежно ограничивалось ее собственным виденьем себя, а этот угол, разумеется, никак не захватывал всех ее реальных социально-политических и экономических проявлений. Подобно тому, как хозяин никогда не видит себя глазами слуги, она сохраняла близорукость и в отношении собственных проявлений власти, условия для которых воспроизводились системой с необходимостью текущего экономического порядка.

В конце XX в., исследуя этот феномен, М. Лугонес сформулировала «теорию зеркал», указав на эпистемологическую значимость рефлексии о собственном господстве: лишь так, по Лугонес, впервые становится возможным подлинное самопознание – в случае, если субъект власти решится взглянуть в «зеркала», которые перед ним держат подвластные ему, но в которые он никогда не смотрится. Возможно, боясь, что увиденное там может резко противоречить его идеальному (или хотя бы приемлемому) образу самого себя. Без такого самопознания субъект власти всегда обречен лишь на фрагментарное представление о самом себе, и тем более – о самом себе в истории.

В этом смысле преимущество в вопросах исторической рефлексии приобрел именно городской пролетариат, поскольку в его картине мира практически отсутствуют слепые пятна, обусловленные властным взглядом, не умеющим проникнуть в объект своей власти (такой взгляд сохраняется разве только в отношении тех, над кем осуществляется власть внутри самого рабочего класса – женщин, цветных людей, этнических меньшинств, и так далее). С того момента, как история (в гегельянском смысле этого слова: как самосознающий поток событийности, поток сплетающихся рефлексий о происходящем) обретает этот новый ракурс самоанализа, она впервые подходит к сравнительно полному видению себя, поскольку рабочие отныне могут свидетельствовать о самих себе, а также об экономически привилегированных слоях в тех вопросах, в которых они сами себе недоступны для анализа по причине срабатывания фигур власти. Такова новая роль рабочих в XX веке, и таковы процессы, обогащающие в целом историческую рефлексию.

Однако городские рабочие – это еще не все трудящиеся. В начале XX века подавляющую часть населения России, Украины (и большинства других стран) составляет крестьянство, но его голос все еще не слышен – несмотря на богатую историю крестьянского бунта, а после – на все усилия народовольцев. Представленное в официальной истории исключительно в качестве смутных единиц тягловой силы и абстрактной массы с определенной совокупной экономической ценностью, крестьянство начала XX века как будто вовсе лишено шансов на какую-либо субъектность и на право повествовать о себе в истории. Серьезного же интереса для профессиональных историков – оно не представляло. По справедливому замечанию П. Фейерабенда, ««круг пишущих» создает «важные исторические события» из хаотичного (и для них неинтересного) множества событий, включенных в жизнь неразличимых (для них) людей»[3]Фейерабенд П. Прощай, разум! – М.: АСТ: Астрель, 2010, с. 142. Именно так обстояли дела с крестьянством.

Но одной случайности суждено было изменить ход вещей: в 1910 году крестьянский юноша из группы «бедных хлеборобов (анархистов-коммунистов)» украинской деревни Гуляй-поле попал в Бутырскую тюрьму, где познакомился с политическими заключенными. Спустя 8 лет, в 1917 году, он вышел оттуда по общей амнистии политических – достаточно образованным человеком с твердыми политическими убеждениями. Юношу звали Нестор Махно. Не тратя время в Москве, он отправился домой, в Гуляй-Поле.

Несмотря на всю внешнюю незначительность, этот момент можно считать крайне значимым для исторической эпистемологии: инструментарий политического анализа истории (то есть категориальный и методологический аппарат исторической рефлексии, выработанный в рамках так называемой левой политико-философской традиции) впервые попал в руки к крестьянину и, таким образом, впервые оказался применен к среде, в отношении которой сам исследователь имел эпистемическую привилегию (лишь крестьяне могут сказать нечто о реальных нуждах, проблемах и способах бытия крестьянства, и теперь они получили для этого средства).

Нестор Махно в конце 1909 года

Значение этого события сопоставимо со значением начала авторефлексии женского исторического субъекта (XVIII-XIX вв.), обнаружившего, что многое из известного о женщинах со слов официальной (мужской) истории, отражает лишь политически обусловленное представление мужчин о женщине, закрепляемое социально с целью поддержания текущих диспозиций гендерной власти. Впоследствии благодаря этому обстоятельству в качестве значимых в социальную и экономическую теории были введены многие вопросы, значимые для женщин, но прежде игнорировавшиеся мужчинами как несущественные (например, проблемы материнства, проблемы опыта насилия, проблемы специфической трудовой эксплуатации, проблемы экономической и юридической бесправности). В XX веке, наконец, стало возможным различить в такой тенденциозной избирательности механизмы власти и описать их.

Нечто подобное начинает происходить после Революции с крестьянством. Н. Махно фактически становится «проводником» процессов, которые явно не входили в планы властных сил истории: процессов самопознания и самоутверждения крестьянства в качестве исторического, политического и экономического субъекта. Благодаря этому крестьянство начинает становиться зримым, как бы выходя из многовековой тени, где прежде оно присутствовало лишь в качестве невидимой, безликой силы, извлекающей блага из земли. Гражданская война в Украине, во многом инспирированная пробуждением крестьянской субъектности, всколыхнула неведомые для элит бездны некогда безмолвно плодородной земли.

Один из весьма эффектных эпизодов, иллюстрирующих потрясение «верхов» от встречи с этими безднами, приводит в биографии Н. Махно В. Голованов, ссылаясь на современника событий, журналиста А.А. Валентинова:

«…в июне, после перенесения ставки в Мелитополь, к Врангелю зачастили «камышовые батьки», в кожаных тужурках, обвешанные револьверами и бомбами. Выяснилось, что, несмотря на намерение сплотить вокруг белого движения все возможные силы, реально установить контакты с первыми же посланцами партизан в белый стан по чисто психологическим причинам невозможно: «Камышовые батьки» поражали и видом своим, и повадками: доставляемые с вокзала на автомобиле, они не открывали дверцы, а просто перешагивали через них, как через борт телеги. Чины штаба мучились вопросом: «подавать ли им руки?» Естественно, при таких настроениях ничего путного из этих переговоров получиться не могло. Стороны слишком не доверяли друг другу. Что-то было фатальное в разделении на черную кость и белую косточку: вроде бы врангелевцы поняли, что спасти белое движение можно только найдя опору в «народе», – но при встрече с «народом» возникла непреодолимейшая брезгливость»[4]Голованов В. Нестор Махно. – М.: Молодая гвардия, 2013, с. 334..

Нетрудно вообразить себе чувства белогвардейцев при виде хтонических детей земли, на которую они столько веков взирали с высоты барской потребительской скуки: словно не вооруженные мужчины, но сами болота, бездорожья, чернозем и весенняя грязь – глядели теперь непокорно в лицо своим прежним хозяевам (в прямом смысле теряющим почву под ногами). Так, наконец, решался вопрос о земле.

Восставшее крестьянство начало наощупь искать свой украденный голос. И этот путь оказался в чем-то труднее, чем путь городских рабочих: по вполне очевидным причинам не нашлось тех технических экспертов, которые – в борьбе за политическую власть – сделали бы на него ставку и прославили бы его (как это сделали большевики с рабочим классом[5]Скирда А. Социализм интеллектуалов. Ян Вацлав Махайский. Разоблачитель социализма, марксизма и самого … Continue reading).

Крестьянство по-прежнему оставалось в «слепом пятне». Все известное о нем оставалось известным лишь со слов «специалистов», ищущих оптимальных способов организации его в качестве ресурса. Критикуя такую методологию познания, П. Фейерабенд замечал:

«Абстрактные рассуждения по поводу жизни людей, которых я не знаю и с условиями жизни которых я не знаком, не только бессмысленны, но также бесчеловечны и неуместны Исторические традиции нельзя понять со стороны. Их предположения, их возможности, желания (часто бессознательные) их представителей можно обнаружить, лишь погрузившись в них, т.е. нужно жить той жизнью, которую хочешь изменить»[6]Фейерабенд П. Прощай, разум! – М.: АСТ: Астрель, 2010, с. 405..

Однако ни белые элиты, ни большевики – этой жизнью не жили. Поэтому Гражданская война была не только войной за землю, но и фактически – войной за право говорить своим собственным голосом. Именно это так хорошо и пронзительно понял Н. Махно. П. Аршинов вспоминал:

«Давно уже у него зрела мысль: организовать многочисленное крестьянство как самостоятельную историческую силу, выявить веками накопленную в нем революционную энергию и всю эту гигантскую мощь обрушить на современный крепостнический строй. Теперь этот момент подошел»[7]Аршинов П. История махновского движения (1918-1921). – М.: ТЕРРА; «Книжная лавка — РТР», 1996, с.36..

Так Махно стал одним из мощнейших проводников стихийной субъективации крестьянства, а Повстанческая армия – почти неуязвимой для регулярных армий всех наперебой сменявших друг друга властей. Многие ученые с тех пор ломали голову над этим уникальным феноменом Махно и махновщины[8]Ашахманов П. Махно и его тактика // Военное знание, 1921, №18, с. 42..

Мы же рассмотрим этот феномен с точки зрения эпистемологии и попытаемся ответить на вопрос о том, в чем состояла специфика крестьянской исторической субъективации, с чем могла быть связана столь сокрушительная сила, казалось бы, замученного, безоружного[9]Белаш А. В., Белаш В.Ф. Дороги Нестора Махно. Историческое повествование. – Киев: РВЦ «Проза», 1993, с. 34. и совсем не воинственного народа, и имела ли она какое-либо отношение к актуальным на тот момент формам познания крестьянством мира и себя в нем. Для этого нам потребуется произвести анализ текстов самого Н. Махно, документальных фрагментов о нем, а также свидетельств о жизни и борьбе Повстанческой армии Украины.

Издали образ Махно как будто укладывается в фольклорный образ крестьянина. Однако до сих пор этот образ оставался политически и исторически смутным, хотя подчас и декоративным, а также «экзотически привлекательным». Первыми эту привлекательность разглядели романтики и воспели ее в своих поэтических творениях. В этом же направлении двигался А. Шопенгуаэр – формулируя свое отношение к природе, времени, материи и творчеству. Романтическое чувство от А. Шопенгауэра унаследовал Ф. Ницше, провозгласивший приоритет живого над мертвым, жизни – над наукой, витального порыва – над расчетливым движением скальпеля, искусства и творчества – над техниками подчинения природы, страсти – над филистерским равнодушием. Так были составлены основные положения Философии Жизни. Под этим углом зрения А. Бергсон сформулировал в «Творческой эволюции» траектории реабилитации интуитивного знания (и чувства вообще):

«Интеллект при посредстве науки – своего творения – будет открывать нам все полнее и полнее тайны физических явлений; что касается жизни, то он дает нам лишь ее перевод в терминах инерции, впрочем, и не претендуя на большее. Он вращается вокруг нее, делая извне как можно больше снимков того предмета, который он притягивает к себе, вместо того, чтобы самому входить в него. Внутрь же самой жизни нас могла бы ввести интуиция – то есть инстинкт, ставший бескорыстным, осознающим самого себя, способным размышлять о своем предмете и расширять его бесконечно заставит интеллект признать, что жизнь не охватывается полностью ни категорией множественного, ни категорией единого, ни механическая причинность, ни целесообразность не выражают удовлетворительным образом жизненный процесс. Затем, благодаря взаимной симпатии, которую она установит между нами и остальным живущим, благодаря тому расширению нашего сознания, которого она добьется, она введет нас в собственную область жизни, то есть в область взаимопроникновения, бесконечно продолжающегося творчества»[10]Бергсон А. Творческая эволюция. – М.: Кучково поле, 2006, с. 185-186..

Нестор Махно со своими соратниками, 1919 год. Видео оцветнено с помощью нейросети Тарасом Балицким.

В этом смысле фигура крестьянина – фигура чисто интуитивная. Всем порядком своего бытия крестьянин не похож ни на ученого в лаборатории, ни на успешного дельца, ни на предприимчивого горожанина, ни на циничного политика – словом, на всех тех, кто отстраивает свою субъективность от «здравого смысла», «целесообразности» и «рациональной расчетливости». Во многом он не похож и на городского рабочего.

На момент начала XX века речь этой фигуры еще неизвестна (и до сих пор известна достаточно плохо). Тем больше поражает текст воспоминаний Н. Махно, написанный им уже в эмиграции, в Париже (а также воспоминания о нем современников). В этом смысле крайне удивительной выглядит сокрушительная критика, которой за стиль и композицию подвергали «Воспоминания» даже те, кто сочувствовал Махно (от Иды Метт до В. Голованова[11]Голованов В. Нестор Махно. – М.: Молодая гвардия, 2013, с. 41-42.): не разобрав в нем самобытного и уникального способа свидетельствования, с нетривиальной расстановкой акцентов и пауз, с грубыми просторечиями, неровностями и прочими нарочитостями, они обрушиваются на него с упреками в бездарности, как если бы речь шла о работе студента Литинститута или журфака, стремящегося освоить академический канон письма. Между тем, кажется совершенно абсурдным оценивать текст Махно на предмет встраивания в академические, публицистические и литературные нормы и традиции: он ценен именно как артефакт, как свидетельство истории изнутри самой себя: именно с такой огласовкой важного и неважного, какая содержалась в сознании ее активных субъектов; именно благодаря таким шероховатым текстам, полным литературных некрасивостей, мы часто получаем уникальную возможность понять, как виделась Гражданская война ее непосредственным участникам. Поэтому, руководствуясь принципом «The medium is the message», текст «Воспоминаний» всего лучше созерцать именно в смысле Бергсона, а не читать как хронику или художественную повесть.

Итак, текст «Воспоминаний» – это свидетельство, созданное крестьянином, волею случая получившего инструментарий для сплетения мыслей – в тексты. Свое переживание интуитивного склада личности Н. Махно сами крестьяне формулировали так: «Наш батько чи с чертом знается, чи с богом, а только все же не простой человек»[12]Белаш А. В., Белаш В.Ф. Дороги Нестора Махно. Историческое повествование. – Киев: РВЦ «Проза», 1993, с. 129.. Начиная с архаично магических выражений, вроде «к воротам леса»[13]Махно Н. Азбука анархиста. Воспоминания. – М.: ПРОЗАиК, 2013, с. 367. или «солнце уже село на землю»[14]Махно Н. Азбука анархиста. Воспоминания. – М.: ПРОЗАиК, 2013, с. 395. – которые часто встречаются в тексте «Воспоминаний», заканчивая странной, неведомой регулярным армиям тактикой боя и каким-то почти звериным чутьем[15]Голованов В. Нестор Махно. – М.: Молодая гвардия, 2013, с. 209., Махно (как и многие другие повстанцы) выглядит зачарованно чутким как к природе, так и к гибельным потокам истории. Такая прочная связь сразу с несколькими измерениями мира не могла не найти отражение в особенностях повстанчества.

В отличие от регулярных армий, оно имело свою стихию: степь. Как Махно, так и подавляющее большинство повстанцев прекрасно ориентировались в ней, чувствовали и любили ее, переживая с ней глубокую экзистенциальную связь – степь и была той землей, за которую они боролись. Украинские крестьяне были у себя дома, и этот дом был для них далеко не тем же, что видели в нем наемники правительственных армий. Через образ дома проходило для них интуитивное схватывание целей и задач их борьбы – но никак не через указы сверху – кто бы там, наверху, ни стоял: царь, гетман, Рада или «пролетарский» командир. Земля для крестьян – была чем-то конкретным, одновременно материальным и одухотворенным; для наемников же она представляла собой лишь политическую абстракцию, порожденную сознанием их руководителей и вождей. Выражаясь языком А. Бергсона, война регулярной армии отталкивалась от построений интеллекта (и притом обычно – чужого, но об этом ниже), война повстанческой армии – от собственной, витальной интуиции крестьянства.

Махновские командиры

Однако Махно пришлось сделать еще один шаг, который, собственно, и позволяет нам теперь рассматривать его среди прочего как феномен, значимый для эпистемологии: он выходит за пределы своего глубоко личного и выстраданного чувства к боли народа – в практическое и теоретическое ее осмысление. Такой шаг лаконично описал А. Бергсон, формулируя свое понимание диалектики:

«философ вынужден оставить интуицию, как только он воспринял ее порыв, и довериться самому себе, чтобы продолжать движение, создавая одно за другим понятия. Но очень скоро он чувствует, что теряет почву под ногами, и ощущает необходимость в новом соприкосновении; придется переделать большую часть того, что уже сделано»[16]Бергсон А. Творческая эволюция. – М.: Кучково поле, 2006, с. 236..

В этом смысле фигура Махно представляет собой впечатляющий синтез интуитивного и интеллектуального схватывания событий Гражданской войны (и в целом Революции), и притом – из позиции абсолютной эпистемической привилегии. В этом синтезе осуществляется соединение «способности видеть – с актом воли»[17]Бергсон А. Творческая эволюция. – М.: Кучково поле, 2006, с. 235., – столь ценное для подлинного познания конкретности материального. И Петлюра, и белые генералы, и даже Ленин с Троцким – были лишены этой перспективы, замыкаясь в своих стратегических позициях власти и сообразных ей чисто интеллектуальных проектах (вспомним хотя бы случай, по поводу которого матросом Железняком были произнесены знаменитые слова «караул устал»; или регулярную неосведомленность кабинетных идеологов относительно эмпирики тех регионов, в которых они из своих кабинетов вели войну[18]Голованов В. Нестор Махно. – М.: Молодая гвардия, 2013, с. 72.).

Наряду с интуицией – в рамках постепенной деконструкции модерна – в гносеологии XX века реабилитируются в качестве значимых и другие формы восприятия и познания. Например, эмоции. Так, «самопознание в смысле Фрейда — это не только интеллектуальный, но одновременно и аффективный процесс, как его понимал еще Спиноза. Это познание, которое осуществляется не только с помощью разума, но и с помощью сердца. Познать самого себя означает интеллектуально и эмоционально проникнуть в самые потаенные уголки своей души»; Х. Ортега-и-Гассет формулирует концепцию рациовитализма, подразумевающую необходимость единства эмоционального, экзистенциального и интеллектуального измерений сознания, позволяющего одновременно переживать и постигать «драму» бытия; для Э. Фромма эмоции – необходимый компонент связи с миром, без которой человек обречен на некротичность и деструктивность; для А. Бадью все выделяемые им истинностные режимы связаны с чувством: наука, искусство, политика, любовь[19]Бадью А. Манифест философии. – Спб.: Machina, 2012, с. 17.; чувства для него – специфическая форма истинностной связи с миром, отсутствие которой чревато социальными катастрофами: «фашизм характеризуется решительным «забвением» способности чувствовать. Он — не более чем рубец, оставшийся на месте тревоги, каковая и является этой способностью чувствовать»[20]Лиотар Ж.-Ф. Доклад / Бадью А. Манифест философии. – 2-е изд. – СПб: Machina, 2012, с. 116.; П. Фейерабенд провозглашает невозможность научного прогресса без осознания учеными необходимости синтеза «материи и жизни, мысли и чувства, инновации и традиции»[21]Фейерабенд П. Прощай, разум! – М.: АСТ: Астрель, 2010, с. 117.. Также он констатирует социально-продуктивный характер эмоций, например: «характер организации ее эффективность зависят от членов организации, которая функционирует тем лучше, чем выше их духовная эмоциональная активность»[22]Фейерабенд П. Против метода. Очерк анархистской теории познания. URL: http://psylib.org.ua/books/feyer01/txt16.htm (дата обращения: … Continue reading. Таким образом, в XX веке эмоции вводятся в арсенал философии (и шире: гуманитарного знания) как значимое условие перцепции[23]Ahmed S. The cultural Politics of Emotion. – Edinburg: Edinburg University Press, 2004.224 p..

С этой точки зрения, интересен эмоциональный портрет Махно, в особенности учитывая то, что речь идет о воине, партизане, одном из командиров Повстанческой армии. Его чувствительность (и в целом – непрерывное наблюдение за собственными чувствами) совершенно не вписывается в классические гендерные модели европейской и российской маскулинности, составляющие основы городской социализации. Махно будто бы вовсе не стесняется своих чувств и, более того, (совсем в духе психоанализа) отчего-то находит важным сообщать о них в мемуарах (где генерал регулярной армии точно бы умолчал о них). Это обстоятельство составляет существенную часть стилистического своеобразия «Воспоминаний»:

«Покуда пароход отчаливал, мы еще раз перекликнулись двумя-тремя фразами, перебросились, словно дети, двумя-тремя братскими поцелуями, махнули платочками, от чего я расчувствовался»[24]Махно Н. Азбука анархиста. Воспоминания. – М.: ПРОЗАиК, 2013, с. 238.; «Эта коротенькая весть о жизни в Гуляй-Поле так повлияла на меня, что я душевно заболел»[25]Махно Н. Азбука анархиста. Воспоминания. – М.: ПРОЗАиК, 2013, с. 291.; «Сперва я слушал их спокойно. Но под конец не выдержал. По моему телу пробежала дрожь и тотчас сменилась жаром. Минуту-две я волновался до крайности»[26]Махно Н. Азбука анархиста. Воспоминания. – М.: ПРОЗАиК, 2013, с. 316; «Помню, как сегодня, что я, как только Алексей Алексеевич окончил свою вступительную речь к лекции Рощина, выскочил из зала и побежал в фойе, чтобы пожать ему, Алексею Алексеевичу, руку и выразить свое чувство товарищеской благодарности. Затем, разговорившись с ним, я подал ему руку и выразил ему все то, что чувствовал»[27]Махно Н. Азбука анархиста. Воспоминания. – М.: ПРОЗАиК, 2013, с. 248.; «Я лично, да и я ли только, глядя на боевые крестьянские колонны в открытом поле, на стройные их ряды, расчувствовался; «Но скверный, если можно так выразиться, характер мой при всем моем уважении к Ленину, которое я питал к нему при данном разговоре, не позволил мне интересоваться дальнейшим разговором с ним. Я чувствовал себя как бы обиженным. И вопреки сознанию, что передо мною сидит человек, с которым следовало бы о многом и многом поговорить, у которого многому можно научиться, настроение мое изменилось. Я не мог уже быть таким развязным в своих ему ответах, ибо почувствовал, что во мне что-то оборвалось, мне стало тяжело»[28]Махно Н. Азбука анархиста. Воспоминания. – М.: ПРОЗАиК, 2013, с. 276..

Интересную деталь добавляет В. Голованов: «Пройдя и тюрьмы, и войну, Махно сохранил в душе своей какую-то странную полудетскую привязчивость к людям»[29]Голованов В. Нестор Махно. – М.: Молодая гвардия, 2013, с. 188..

Чувствительность Махно в существенной мере обусловила весь склад его характера – выразившись, например, в застенчивости и робости, многие проявления которых из перспективы современности следовало бы описать именно как проявления эмоционального интеллекта:

«И потом я спрашивал у тов. Аршинова: «Ты не знаешь, П.А. Кропоткин в Москве сейчас? (хотя я хорошо знал, что он в Москве). А когда получил от тов. Аршинова утвердительный ответ, я находил почему-то неудобным идти к нему и продолжал мучительно терзать себя вопросами, на которые сам не мог дать исчерпывающих ответов. Постараюсь зайти, – сказал я Аршинову и погрузился в размышления о том, с чем, с какими важными вопросами я зайду к старику, беспокоить его. Вопросов было очень много»»[30]Махно Н. Азбука анархиста. Воспоминания. – М.: ПРОЗАиК, 2013, с. 254.; «я заметил, что Бурцев начал тяготиться нашим проживанием у него. Это обстоятельство поставило передо мной задачу: использовать мои официальные документы и достать бесплатную комнату от московского Совета рабочих, крестьянских и солдатских депутатов[31]Махно Н. Азбука анархиста. Воспоминания. – М.: ПРОЗАиК, 2013, с. 264. Трудно было выяснить , а сам он ничего не говорил. Поэтому идти к нему было тяжело»[32]Махно Н. Азбука анархиста. Воспоминания. – М.: ПРОЗАиК, 2013, с. 278..

В этих (и множестве других[33]Махно Н. Азбука анархиста. Воспоминания. – М.: ПРОЗАиК, 2013, с. 338, 361.) примерах отчетливо проступают те черты, которые станут общим местом либертарной культуры лишь в конце XX века, когда в рамках антиядерных, феминистских и сквоттерских движений, а также в процессе формирования новых коммун (например в Христиании или Греции) и становления альтерглобализма будут вновь сформулированы принципы консенсуса. Для политических активистов – даже для анархистов – начала XX века такое тонкое чувство этического (как понимания границ другого) было скорее редкостью, поэтому такой «естественный» склад личности Махно крайне примечателен.

Интересно, что чувствительность Махно (несмотря на его авторитетное положение в Повстанческой армии) не задана никакими гендерными рамками. Так, он совершенно не стыдится слез:

«Говорили они еще, что я заплакал и уснул в вагоне на коленях все того же красногвардейца. Однако я этого не помню. Мне казалось, что я не спал и лишь чувствовал себя в какой-то тревоге. Это чувство было тяжело, но я мог ходить, говорить. Помню, что я никак не мог сообразить, где я…»[34]Махно Н. Азбука анархиста. Воспоминания. – М.: ПРОЗАиК, 2013, с. 174.; «… И что-то еще выкрикивали они, но я не мог уже дольше выслушивать их. Услыхав их первые слова, я схватился за голову и заплакал, убегая из помещения от них и от своих друзей. Больше меня уже не интересовали ни их смерть, ни жизнь»[35]Махно Н. Азбука анархиста. Воспоминания. – М.: ПРОЗАиК, 2013, с. 377..

Впрочем, в Повстанческой армии плачет отнюдь не только Махно:

«Затем Щусь, всхлипывая и вытирая слезы, катившиеся из глаз, как у ребенка, спросил меня: «Батько, ты видишь. Что сделано с селом?»»[36]Махно Н. Азбука анархиста. Воспоминания. – М.: ПРОЗАиК, 2013, с. 389.; «Это мое состояние расчувствованности, от которого я, став во главе отрядов, все время старался быть свободным, — настолько сдавило меня, что я чуть было не заплакал по примеру товарища Щуся и других повстанцев»[37]Махно Н. Азбука анархиста. Воспоминания. – М.: ПРОЗАиК, 2013, с. 391.; «Заглушить эту душевную боль товарищей было невозможно, находясь в бездействии. У многих на конференции эта боль была так сильна, что они плакали»[38]Махно Н. Азбука анархиста. Воспоминания. – М.: ПРОЗАиК, 2013, с. 184.; «Товарищи крестьяне хотели еще многое рассказать мне об учиняемых над революцией и жизнью ее лучших сынов насилиях. Но я дальше не мог их слушать. Их рассказы настолько взвинтили меня, настолько истерзали мне сердце, что я в этот вечер никак не мог успокоить себя, успокоить их, рассказчиков, рыдавших предо мною, словно дети»[39]Махно Н. Азбука анархиста. Воспоминания. – М.: ПРОЗАиК, 2013, с. 311.; «Театрализованная биография Шевченко была настолько трагична, близка и понятна каждому, а исполнялась с такой душевностью и драматизмом, что многие плакали, не стесняясь своих слез. Каждый за эти минуты как будто вновь проживал свою жизнь»[40]Белаш А. В., Белаш В.Ф. Дороги Нестора Махно. Историческое повествование. – Киев: РВЦ «Проза», 1993, с. 105..

Махновцы

Итак, Махно, и – шире – махновщина, и еще шире – в целом украинское крестьянство, принявшее участие в «повстании»[41]Аршинов П. История махновского движения (1918-1921). – М.: ТЕРРА; «Книжная лавка — РТР», 1996, с. 21., – фигуры отчетливо сенситивные, витальные. Их борьба – экзистенциально пронзительная борьба за жизнь во всей ее материальной конкретности и во всей одухотворенности этой материальности. Напротив, борьба австро-венгерских или белых армий – хладнокровная и расчетливая борьба в сугубо метафизическом поле, где победа – выражаясь языком Лакана – лежит в области воображаемого, с одной стороны, и символического – с другой.

Прекрасным примером рефлексии о таком векторе сознания служит фильм И. Сабо «Полковник Редль», повествующий о карьере австрийского военного, смысл жизни которого – прославление императора и империи. Этот трансцендентный его собственному (и чьему бы то ни было) бытию смысл аккумулирует все его жизненные силы вокруг символических милитаристских фетишей, составляющих умозрительный скелет его бытия. Такой взгляд Э. Фромм впоследствии назовет «некрофильским»: живое под ним тошнотворно меркнет, а мертвое – торжественно сверкает нетленностью великолепно оснащенной, совершенной машины. На схожем материале критикуют некротичный характер имперского патриотизма и многие другие художники – например, К. Вакамацу в кинокартине «Гусеница», Ким Ки Дук в кинокартине «Береговая охрана», Г. дель Торо в «Лабиринте Фавна», не говоря уже об обширном литературном отражении критики некротичной и милитаристской технократии[42]Бауман З. «Актуальность Холокоста». 316 с., Фромм Э. Анатомия человеческой деструктивности. – М.: АСТ, 2015. 618 с, и … Continue reading.

Образ машины возникает и у В. Голованова: сначала в сравнительном анализе характеров жестокости всех сил Гражданской войны (где ситуативную жестокость повстанцев во время боя он называет «спонтанной и простодушной», противопоставляя ее «доктринерской, механической жесткости диктатуры»[43]Голованов В. Нестор Махно. – М.: Молодая гвардия, 2013, с. 237.), затем – в обращении к есенинской тоске по «родному звериному», раздавленному «незыблемой силой мертвого, механического»[44]Есенин С. А. Сорокоуст / Полное собрание сочинений: В 7 т. – М.: Наука; Голос, 1995—2002, т. 2, с. 114-116., и далее – к его впечатлению от «поезда, победившего жеребенка»[45]Есенин С. А. Полное собрание сочинений: В 7 т. – М.: Наука; Голос, 1995—2002, т. 2, с. 83.; затем – в трактовках поражения Повстанческой армии – живой и «человекоразмерной», но бессильной перед машиной «Системы»[46]Голованов В. Нестор Махно. – М.: Молодая гвардия, 2013, с. 426.; и, наконец, в эффектном и страшном эпизоде с необъяснимой фобией повстанцев перед многочисленными броневиками уже на самом краю гибели[47]Голованов В. Нестор Махно. – М.: Молодая гвардия, 2013, с. 427.: «они вдруг прониклись к ним ужасом», – как бы проводит В. Голованов окончательную демаркационную линию между живым и мертвым, витальным и механическим в этой войне (Несмотря на то, что в РПАУ повсеместно использовалась самая разнообразная техника, вплоть до самолетов – например, при бомбардировке Мариуполя 28 и 29 марта 1919 года, а к ее использованию привлекались многочисленные компетентные специалисты, преимущественно из бывших военных, техноцентризм все же так и не стал подлинным духом повстанчества, а масштабы применения техники РПАУ существенно уступали грандиозному размаху РККА).

Между тем, согласно концепции гуманистического психоанализа, витальность представляет собой наиболее конструктивную установку бытия – в противовес деструктивной некрофилии (по выражению Фромма, «витальной импотенции»[48]Фромм Э. Анатомия человеческой деструктивности. – М.: АСТ, 2015, с. 418.). В отличие от некрофилии, витальность не садистична и не мазохистична: она самодостаточна[49]Фромм Э. Анатомия человеческой деструктивности. – М.: АСТ, 2015, с. 218, 380 и др.. По-видимому, не в последнюю очередь этим и объясняется особый подход повстанцев к противнику: в случае победы казнили только командование – и при том лишь в случае, если за него не вступались солдаты, солдат же отпускали домой[50]Волин В.Неизвестная революция (1917-1921). –М.: НПЦ «Праксис», 2005, с. 402.. Этот момент крайне примечателен не только с точки зрения специфики понимания войны повстанцами – в отличие от всех своих противников[51]Голованов В. Нестор Махно. – М.: Молодая гвардия, 2013, с. 24,246, 300. не склонными к садизму и демонстрации власти. Интересен он и с точки зрения морали: фактически повстанцы следовали правовым принципам войны того времени – как их описал К. Шмитт в своей работе «Теория партизана» – но как бы «с изнанки».

Согласно этим принципам, солдат отличается от партизана тем, что не является субъектом собственного волеизъявления, так как действует по приказу и в этом смысле оказывается лишь агентом чужой воли. По-видимому, именно с этим связана его быстрая утомляемость[52]Голованов В. Нестор Махно. – М.: Молодая гвардия, 2013, с. 416, 389, 374., его неспособность противостоять «простым человеческим» порокам и слабостям в перерывах между боями (например, пьянству, мародерству, грабежам и насилию), его лояльность к всевозможным подлостям[53]Голованов В. Нестор Махно. – М.: Молодая гвардия, 2013, с. 403. (ведь совесть убаюкана бдительной отеческой опекой командования), в конце концов, его отношению к бою как работе (закономерно предполагающей отпуск[54]Голованов В. Нестор Махно. – М.: Молодая гвардия, 2013, с. 115.), а работа, как известно, работе рознь. Так, П. Аршинов красноречиво описывает отказ кавказских частей работать на белых после невероятных потерь, которые они понесли в боях с махновцами, вследствие чего они массово возвращались домой на Кавказ, приводя, тем самым, в окончательный упадок деникинскую армию. В. Голованов, в свою очередь, справедливо иронизирует относительно успеха Красной Армии, прекрасно снабжаемой директивами, продовольствием и оружием из Москвы: «У красных было сытнее, надежнее. У красных медикаменты, махорка»[55]Голованов В. Нестор Махно. – М.: Молодая гвардия, 2013, с. 271.. В. Белаш цитирует слова самого Махно из газетной заметки: «Повстанцы, наравне с красноармейцами дерущиеся против белых банд, в отношении снабжения находятся в несравненно худших условиях».

Нестор Махно со своими соратниками, 1919 год.

В самом деле, как «работодатель» красные были «комфортнее». По меткому замечанию А. Барона на съезде фронтовиков-повстанцев, рабочих и крестьянских Советов 1919 г.,

«всякий человек, ищущий карьеры, вплоть до вчерашнего революционера, мог войти во все правительственные учреждения, раз он заручился партийной карточкой, и затем издеваться над рабочими и крестьянами».

Все это, безусловно, сыграло свою историческую роль: мало кому из внешних крестьянству людей хватило духу разделить с ним все повороты Гражданской войны, потому что для этого требовалось слишком много такого, что явно выходило за пределы «работы».

С точки зрения белых, солдат воюет либо ради героического подвига, сулящего славу и награды, либо ради «счастья Родины» (то есть благополучия текущего государственного режима); с точки зрения красных, солдат воюет за «народную» власть партии большевиков; австрийские солдаты воевали в Украине «за величие империи». Однако во всех этих случаях цель борьбы оказывалась трансцендентной ее субъекту.

Напротив, партизан воюет «от первого лица», а не от лица какой-либо власти и не за какую-либо власть. Его цель имманентна его собственному конкретному бытию – во всей его материальности. Так, «повстание» трудящихся Украины вполне правомерно описать как витальный порыв – к жизни и земле, на которой лично трудишься, к освобождению от регулярного личного унижения, к изменению конкретных условий собственного, индивидуального бытия, право на которое предстоит отстоять. Именно «на индивидуальное достоинство солдат революции», по меткому замечанию В. Голованова, и опирался Махно.

Повстанец действует как самостоятельная личность, и потому – с правовой точки зрения – на войне расценивается командованием армий как «преступник»[56]Шмитт К. Теория партизана. – М.: Праксис, 2007, с. 112-113. (что отражено в отношении к повстанцам как белых, так и красных, окрестивших всех не подчинившихся генеральной линии партии бандитами и уголовниками). На преступника не распространяются этические постановления враждующих государств, чьи армии воюют по определенному разработанному начальством сценарию и, в отличие от повстанцев, берут поверженного противника в плен, а партизан – истязают и казнят (и в этом смысле стать партизаном – означает принять на себя готовность к самой жестокой расправе).

Между тем, повстанцы прекрасно понимали, что солдаты гетмана, Петлюры, белых и красных действуют не от своего лица. Более того, махновцы пытались сагитировать даже австрийских солдат, разбив их командование и рекомендуя им бороться за революцию у себя на родине. Так, П. Аршинов пишет:

«Махновцы прекрасно знали, что они воюют не с отдельными красноармейцами, не с красноармейской массой, а с той кучкой господ, которая направляет эту массу, распоряжается ею, и которая жизнь красноармейца ценит постольку, поскольку последний защищает ее власть. Поэтому махновцы, вступая иногда в жестокий бой с красными частями, после боя относились к красноармейской массе с тем же духом братства и товарищества, который существовал в их среде. Приходится поражаться тому такту, выдержке и революционной чести, с которыми махновцы обращались с широкой красноармейской массой: ни один человек из этой массы, попадая к ним в плен, не страдал от них. И это происходило в то время, когда захваченных махновцев, кто бы они ни были, обязательно расстреливали тут же на виду у красноармейцев»[57]Аршинов П. История махновского движения (1918-1921). – М.: ТЕРРА; «Книжная лавка — РТР», 1996, с. 109..

С этой точки зрения, многочисленные случаи перехода солдат противника на сторону Повстанчества следует расценивать именно как акт субъективации, то есть обретения себя в качестве морального субъекта: субъекта ответственности, воли, решения, мысли и действия, рискующего субъекта, готового к страшной смерти и не ожидающего снисхождения.

«Свободный человек, свободный от земных и «небесных» богов и всех их предписаний, свободный от «нравственности» и «морали», исходящих из этих предписаний, возвышает свой голос и словом, и делом против порабощения человека и извращения его природы, сущность которой остается всегда неизменной в своем стремлении к простору и воле, вперед – к полноте и совершенству»[58]Махно Н. Азбука анархиста. Воспоминания. – М.: ПРОЗАиК, 2013, с. 461., – так понимал задачи этой субъективации Махно, описывая украинское повстанчество как «живое, активное детище массовой социальной революции»[59]Аршинов П. История махновского движения (1918-1921). – М.: ТЕРРА; «Книжная лавка — РТР», 1996, с. 87..

Таким образом, бытие для Махно и – шире – повстанчества – это субъектность, не расторгнутая извне чужой волей, и не разомкнутая ее. Отсутствие такой субъектности, напротив, равносильно небытию. В этом смысле, крестьянству предстояло проделать путь из насильственного небытия – в бытие.

Такая концепция субъективности фактически выстраивается вокруг образа автономной целостности, нерасторгнутости личности и/или группы. Крайне интересно, что в этом она полностью совпадает с представлениями о «здоровье», постепенно выработанными в рамках психоанализа, затем подробно разработанными Франкфуртской школой, а после – положенных в основание современных тенденций в рефлексии о насильственных, аддиктивных и прочих травматичных отношениях, социальных ситуациях и процессах. В рамках этих тенденций появляются, например, такие понятия, как «личные границы» и «личное пространство» – не составляющие ценности в этатистских и иерархических социально-политических проектах, но являющиеся в высшей степени значимыми для проектов либертарных, понимающих значимость автономии субъекта (индивидуального и коллективного – например, рабочих или крестьянства) как значимость нерасторгнутости кожных покровов тела. Впрочем, и сам Махно описывает либертарный проект субъективации в терминах здоровья[60]Махно Н. Азбука анархиста. Воспоминания. – М.: ПРОЗАиК, 2013, с. 468.. Такое совпадение довольно примечательно.

С этой точки зрения, именно нетривиальная для классической эпистемологии конфигурация инструментов перцепции, рассмотренная нами выше, представляет собой не что иное, как основное условие для здоровой психической ситуации (личности и общества) как она понимается современными науками о человеке. Так, «труд, братское взаимоотношение между собой, любовь к жизни и страсть к творческому созиданию, красота и свобода в этом созидании»[61]Махно Н. Азбука анархиста. Воспоминания. – М.: ПРОЗАиК, 2013, с. 469., о которых говорит Махно, и о которых мечтает повстанчество (но не этатисты – белые или красные), – предстают перед нами уже не в качестве субъективных ценностей отдельно взятого политического проекта, но как условия, без которых в принципе невозможна продуктивная и нетравматичная жизнь личности и общества.

Между тем, в оптике виталистских, целостность и автономия личности составляют важнейшее условие ее продуктивности и в целом ее возможностей, поскольку только внутренне «здоровый» (в указанных терминах) человек способен не только увидеть за пределами себя мир, но и установить с ним прочные и созидательные связи. Вероятно, именно здесь следует искать объяснение загадочной для многих историков непобедимости повстанчества, доставившей столько хлопот эдипально привязанному к Ленину Фрунзе и другим партийным бюрократам, получившим приказ уничтожить махновщину.

Тем не менее, она продолжала жить даже тогда, когда сгущающиеся вокруг силы противника стали многократно превосходить ее не только численно, но и технически[62]Волковинский М.Н. Махно и его крах. – М.: ВЗПИ, 1991, с. 187.. И хотя сила Повстанческой армии выглядит почти невероятной с самого начала (следует помнить, что речь идет о голодных и босых людях, зачастую идущих воевать голыми руками против многочисленных и хорошо вооруженных армий), сражение под Уманью как бы оказывается точкой выхода вообще за пределы человеческих возможностей[63]Аршинов П. История махновского движения (1918-1921). – М.: ТЕРРА; «Книжная лавка — РТР», 1996, с. 209. – во всяком случае, какими они представляются изнутри повседневности – точкой, в которую повстанчеству Украины предстоит еще не раз вернуться до полного своего уничтожения разогревшейся машиной Советского государства.

Так, например, описывая несокрушимость повстанцев, В. Голованов отмечает:

«Махно был повстанцем – у него могло ничего не остаться, кроме степи и неба, он мог спать в тачанке или на голой земле – и продолжать сопротивляться. Его можно было только уничтожить».

Такую продолжительную нечеловеческую выносливость повстанцев сам В. Голованов называет «юродством» и «окаянством». Вряд ли это правомерно: настолько многочисленную армию юродивых сложно себе представить. Пожалуй, более правдоподобно помыслить их онтологически: в качестве прозревших возможность к бытию – среди бурного потока истории (выше говорилось о специфической эпистемологической смычке интуитивного чаяния и интеллектуального инструментария, становившейся возможной через такие фигуры, как Н. Махно, через которые история (как поток сплетающихся рефлексий о происходящем) обретает новый взгляд на саму себя).

В этом смысле, повстанчество – это персонифицированная воля к бытию как возможности конкретной самости, таковости индивидуального или коллективного субъекта. В случае Украины – крестьянства и (в меньшей степени) рабочих.

Подведем итоги. Просвещенческий проект рациональности пришел к своему окончательному тупику в XX веке, обернувшись целым рядом катастроф, на исследование которых были брошены все силы философской мысли. В результате была установлена четкая корреляция между его специфическими настройками и характером случившихся катастроф[64]Бауман З. «Актуальность Холокоста». – М.: Издательство «Европа», 2013, с. 19.. Это позволило пересмотреть классические европейские представления о том, что такое «рациональность», «критическое мышление», «познание» «истина» и в целом «человек».

Начиная с философии жизни, во многом продолжившей мировидение романтизма, заканчивая современными постколониальными исследованиями, гендерной социологией и когнитивной психологией, в качестве компонентов и условий рациональности, которая могла бы составить безопасную альтернативу дискредитировавшему себя нововременному механистическому мировоззрению, постепенно были выявлены: интуиция (А.Бергсон); витальная ориентация (Ортега-и-Гассет, гуманистический психоанализ, ситуационизм, современная либертарная антропология, и др.); гендерная неконформность (современные гендерные теории, проблематизирующие гендер как идеологию, отменяющие возможность когнитивной автономии, свободы выбора стратегий сексуальности, а также мораль); устойчивость к аддиктивности (Ж. Делез и Ф. Гваттари, Ж. Бодрийяр, А. Брюс[65]Bruce A. URL: http://www.brucekalexander.com/articles-speeches/277-rise-and-fall-of-theofficial-view-of-addiction-6 (дата обращения: 04.03.18)., Г. Мате[66]Mate G. URL: https://drgabormate.com/topic/addiction/ (дата обращения: 04.03.18). и др); эпистемическая привилегия (когнитивная психология); моральная, когнитивная, психологическая и политическая автономия субъектов (В.Райх, Д. Гребер, А.Горц и др.).

Все эти элементы составили основу представлений современной философии о гипотетически недеструктивной рациональности, с одной стороны, и «здоровых» (нетравматичных и продуктивных) сценариях социализации человека – с другой. В качестве условий, необходимых для формирования и соединения этих компонентов, большинство исследователей (например, упомянутые специалисты по аддиктивности) называют динамичные и открытые формы социальности (невозможные в атомизированном обществе этатистских и рыночных систем).

С этого ракурса нам открывается довольно неожиданный вид как на фигуру Н. Махно, так и в целом на украинское повстанчество: в 1921 году Повстанческая армия Украины потерпела несомненное поражение – с точки зрения истории и политики. Но не в гносеологической оптике. Интуитивное, внегендерно эмоциональное, витальное, в целом равнодушное к филистерским благам авторитарной бюрократической системы, пробудившееся к исторической субъективности и моральной автономии, единственное обладающее эпистемической привилегией, повстанчество еще до интеллектуальных поисков XX века соединило в своей картине мира многие компоненты, впоследствии провозглашенные науками о человеке в качестве необходимых составляющих альтернативы репрессивной рациональности Просвещения.

В этом смысле его история стала эмпирической проверкой такого типа рациональности на предмет его состоятельности. Анализ этой истории позволяет констатировать: проверка была успешно пройдена. Повстанчество было сломлено только тогда, когда против него была направлена, с одной стороны, многотысячная тяжелая техника, с другой, вся мощь бюрократического аппарата советской системы, с третьей – фатальные для его связи с крестьянством меры НЭПа. Это означает, что для человеческих ресурсов оно оказалось непобедимым. Если помыслить Гражданскую войну как поле битвы различных проектов человека, общества и рациональности, Повстанческая армия не была побеждена ни одной другой силой.

С одной стороны, это указывает на ее подлинно народный характер (без поддержки населения Украины для повстанцев невозможно было бы узнавать о расположении противника, грядущих опасностях и ловушках, а также получать кров и пищу, менять лошадей и, в конце концов, пополнять свои ряды), то есть подтверждает предположение о случившейся в результате эпистемологического замыкания «пограничной ситуации», обусловившей воплощение воли к бытию в формах исторической субъективации народа. С другой стороны, это подтверждает выводы, к которым приходили исследователи на протяжении всего XX века: именно такой тип связи с миром является, с одной стороны, максимально конструктивным (не следует забывать, что в занятых районах махновцы позиционировали себя исключительно как защитники автономии местного населения, никак не проявляя власти, но лишь помогая ему организовывать культурную и повседневную жизнь как она ему представлялась – например, совместными усилиями создавая школы, приюты, библиотеки, налаживая выпуск газет, организуя театральные постановки, разрабатывая либертарную педагогику по методике Франсиско Феррера, и так далее). Вместе с тем, он становится условием для проявления колоссальных возможностей человека, и при этом – без трансцендентных фигур поклонения (как в случае с религиозным или патриотическим исступлением), обуславливающих формальное, но не сущностное подобие энергичности их адептов – интенсивности и силам повстанчества. В течение трех лет противостоять все новым армиям различных политических сил и, будучи практически разбитыми, эффективно сопротивляться – таких (или хотя бы близких) результатов не показала ни одна из армий, противостоявших повстанчеству. Неслучайно В. Голованов отмечает: «Если махновцам не хватало боеприпасов, то белым столь же остро не хватало людей»[67]Голованов В. Нестор Махно. – М.: Молодая гвардия, 2013, с. 206.. Это высказывание как нельзя лучше проясняет сам характер противостояния: механистической силы власти (в данном случае белой, но в других – также и красной) и витальной, но безоружной субъектности живых людей. В самом деле, на протяжении всей войны главной проблемой повстанчества была именно нехватка оружия, но даже она не смогла фатально помешать воплощению его витальных сил.

Учитывая то, насколько эти силы смогли воплотиться не только в сопротивлении противнику, но и в продуктивном строительстве культурной и социальной жизни, вопреки условиям войны, нетрудно представить себе, насколько продуктивны они могли бы быть в условиях мирной жизни. В этом смысле можно говорить именно о победе Повстанческой армии – как проекта альтернативной рациональности, последовательно выдержавшего проверку всеми ударами, кроме тяжелой техники – впрочем, находящейся уже за пределами человеческого. Пожалуй, это – неплохой повод заглянуть, в поисках альтернативных моделей рационализации социального, на сто лет назад и, с учетом преимуществ, сформированных исторической перспективой, переосмыслить как события прошлого, так и наши собственные стратегии индивидуального и социального – в настоящем.

Библиография

1. Аршинов П. История махновского движения (1918-1921). – М.: ТЕРРА; «Книжная лавка — РТР», 1996. 496 с.

2. Ашахманов П. Махно и его тактика // Военное знание, 1921, №18.

3. Бадью А. Манифест философии. – Спб.: Machina, 2012.190 с.

4. Бауман З. «Актуальность Холокоста». – М.: Издательство «Европа», 2013. 316 с.

5. Белаш А.В., Белаш В.Ф. Дороги Нестора Махно. Историческое повествование. – Киев: РВЦ «Проза», 1993. 592 с.

6. Бергсон А. Творческая эволюция. – М.: Кучково поле, 2006. 384 с.

7. Волин В. Неизвестная революция (1917-1921).-М.: НПЦ «Праксис», 2005. 606 с.

8. Волковинский М.Н. Махно и его крах. – М.: ВЗПИ, 1991. 247 с.

9. Голованов В. Нестор Махно. – М.: Молодая гвардия, 2013. 482 с.

10. Есенин С.А. Сорокоуст / Полное собрание сочинений: В 7 т. – М.: Наука; Голос, 1995—2002, т. 2.

11. Есенин С.А. Полное собрание сочинений: В 7 т. – М.: Наука; Голос, 1995—2002, т. 2.

12. Кропоткин П.А. Взаимная помощь как фактор эволюции. – М.: Редакция журнала «Самообразование», 2007. 161 с.

13. Лиотар Ж.-Ф. Доклад / Бадью А. Манифест философии. – 2-е изд. – СПб: Machina, 2012. 190 с.

14. Мате Г. https://drgabormate.com/topic/addiction/, 04.03.18.

15. Махно Н. Азбука анархиста. Воспоминания. – М.: ПРОЗАиК, 2013.

16. Скирда А. Социализм интеллектуалов. Ян Вацлав Махайский. Разоблачитель социализма, марксизма и самого Маркса. – Париж: Громада, 2003. 130 с.

17. Фейерабенд П. Против метода. Очерк анархистской теории познания. http://psylib.org.ua/books/feyer01/txt16.htm, 05.03.18.

18. Фейерабенд П. Прощай, разум! – М.: АСТ: Астрель, 2010. 477 с.

19. Фромм Э. Анатомия человеческой деструктивности. – М.: АСТ, 2015. 618 с.

20. Шмитт К. Теория партизана. – М.: Праксис, 2007. 301 с.

21. Ahmed S. The cultural Politics of Emotion. – Edinburg: Edinburg University Press, 2004.224 p.

22. Bruce A. URL: http://www.brucekalexander.com/articles-speeches/277-rise-and-fall-of-the-official-view-of-addiction-6 (дата обращения: 04.03.18).

 10,516 total views,  2 views today

Примечания

Примечания
1Кропоткин П.А. Взаимная помощь как фактор эволюции. – М.: Редакция журнала «Самообразование», 2007. 161 с.
2, 5Скирда А. Социализм интеллектуалов. Ян Вацлав Махайский. Разоблачитель социализма, марксизма и самого Маркса. – Париж: Громада, 2003. 130 с.
3Фейерабенд П. Прощай, разум! – М.: АСТ: Астрель, 2010, с. 142
4Голованов В. Нестор Махно. – М.: Молодая гвардия, 2013, с. 334.
6Фейерабенд П. Прощай, разум! – М.: АСТ: Астрель, 2010, с. 405.
7Аршинов П. История махновского движения (1918-1921). – М.: ТЕРРА; «Книжная лавка — РТР», 1996, с.36.
8Ашахманов П. Махно и его тактика // Военное знание, 1921, №18, с. 42.
9Белаш А. В., Белаш В.Ф. Дороги Нестора Махно. Историческое повествование. – Киев: РВЦ «Проза», 1993, с. 34.
10Бергсон А. Творческая эволюция. – М.: Кучково поле, 2006, с. 185-186.
11Голованов В. Нестор Махно. – М.: Молодая гвардия, 2013, с. 41-42.
12Белаш А. В., Белаш В.Ф. Дороги Нестора Махно. Историческое повествование. – Киев: РВЦ «Проза», 1993, с. 129.
13Махно Н. Азбука анархиста. Воспоминания. – М.: ПРОЗАиК, 2013, с. 367.
14Махно Н. Азбука анархиста. Воспоминания. – М.: ПРОЗАиК, 2013, с. 395.
15Голованов В. Нестор Махно. – М.: Молодая гвардия, 2013, с. 209.
16Бергсон А. Творческая эволюция. – М.: Кучково поле, 2006, с. 236.
17Бергсон А. Творческая эволюция. – М.: Кучково поле, 2006, с. 235.
18Голованов В. Нестор Махно. – М.: Молодая гвардия, 2013, с. 72.
19Бадью А. Манифест философии. – Спб.: Machina, 2012, с. 17.
20Лиотар Ж.-Ф. Доклад / Бадью А. Манифест философии. – 2-е изд. – СПб: Machina, 2012, с. 116.
21Фейерабенд П. Прощай, разум! – М.: АСТ: Астрель, 2010, с. 117.
22Фейерабенд П. Против метода. Очерк анархистской теории познания. URL: http://psylib.org.ua/books/feyer01/txt16.htm (дата обращения: 05.03.18).
23Ahmed S. The cultural Politics of Emotion. – Edinburg: Edinburg University Press, 2004.224 p.
24Махно Н. Азбука анархиста. Воспоминания. – М.: ПРОЗАиК, 2013, с. 238.
25Махно Н. Азбука анархиста. Воспоминания. – М.: ПРОЗАиК, 2013, с. 291.
26Махно Н. Азбука анархиста. Воспоминания. – М.: ПРОЗАиК, 2013, с. 316
27Махно Н. Азбука анархиста. Воспоминания. – М.: ПРОЗАиК, 2013, с. 248.
28Махно Н. Азбука анархиста. Воспоминания. – М.: ПРОЗАиК, 2013, с. 276.
29Голованов В. Нестор Махно. – М.: Молодая гвардия, 2013, с. 188.
30Махно Н. Азбука анархиста. Воспоминания. – М.: ПРОЗАиК, 2013, с. 254.
31Махно Н. Азбука анархиста. Воспоминания. – М.: ПРОЗАиК, 2013, с. 264.
32Махно Н. Азбука анархиста. Воспоминания. – М.: ПРОЗАиК, 2013, с. 278.
33Махно Н. Азбука анархиста. Воспоминания. – М.: ПРОЗАиК, 2013, с. 338, 361.
34Махно Н. Азбука анархиста. Воспоминания. – М.: ПРОЗАиК, 2013, с. 174.
35Махно Н. Азбука анархиста. Воспоминания. – М.: ПРОЗАиК, 2013, с. 377.
36Махно Н. Азбука анархиста. Воспоминания. – М.: ПРОЗАиК, 2013, с. 389.
37Махно Н. Азбука анархиста. Воспоминания. – М.: ПРОЗАиК, 2013, с. 391.
38Махно Н. Азбука анархиста. Воспоминания. – М.: ПРОЗАиК, 2013, с. 184.
39Махно Н. Азбука анархиста. Воспоминания. – М.: ПРОЗАиК, 2013, с. 311.
40Белаш А. В., Белаш В.Ф. Дороги Нестора Махно. Историческое повествование. – Киев: РВЦ «Проза», 1993, с. 105.
41Аршинов П. История махновского движения (1918-1921). – М.: ТЕРРА; «Книжная лавка — РТР», 1996, с. 21.
42Бауман З. «Актуальность Холокоста». 316 с., Фромм Э. Анатомия человеческой деструктивности. – М.: АСТ, 2015. 618 с, и т.д.
43Голованов В. Нестор Махно. – М.: Молодая гвардия, 2013, с. 237.
44Есенин С. А. Сорокоуст / Полное собрание сочинений: В 7 т. – М.: Наука; Голос, 1995—2002, т. 2, с. 114-116.
45Есенин С. А. Полное собрание сочинений: В 7 т. – М.: Наука; Голос, 1995—2002, т. 2, с. 83.
46Голованов В. Нестор Махно. – М.: Молодая гвардия, 2013, с. 426.
47Голованов В. Нестор Махно. – М.: Молодая гвардия, 2013, с. 427.
48Фромм Э. Анатомия человеческой деструктивности. – М.: АСТ, 2015, с. 418.
49Фромм Э. Анатомия человеческой деструктивности. – М.: АСТ, 2015, с. 218, 380 и др.
50Волин В.Неизвестная революция (1917-1921). –М.: НПЦ «Праксис», 2005, с. 402.
51Голованов В. Нестор Махно. – М.: Молодая гвардия, 2013, с. 24,246, 300.
52Голованов В. Нестор Махно. – М.: Молодая гвардия, 2013, с. 416, 389, 374.
53Голованов В. Нестор Махно. – М.: Молодая гвардия, 2013, с. 403.
54Голованов В. Нестор Махно. – М.: Молодая гвардия, 2013, с. 115.
55Голованов В. Нестор Махно. – М.: Молодая гвардия, 2013, с. 271.
56Шмитт К. Теория партизана. – М.: Праксис, 2007, с. 112-113.
57Аршинов П. История махновского движения (1918-1921). – М.: ТЕРРА; «Книжная лавка — РТР», 1996, с. 109.
58Махно Н. Азбука анархиста. Воспоминания. – М.: ПРОЗАиК, 2013, с. 461.
59Аршинов П. История махновского движения (1918-1921). – М.: ТЕРРА; «Книжная лавка — РТР», 1996, с. 87.
60Махно Н. Азбука анархиста. Воспоминания. – М.: ПРОЗАиК, 2013, с. 468.
61Махно Н. Азбука анархиста. Воспоминания. – М.: ПРОЗАиК, 2013, с. 469.
62Волковинский М.Н. Махно и его крах. – М.: ВЗПИ, 1991, с. 187.
63Аршинов П. История махновского движения (1918-1921). – М.: ТЕРРА; «Книжная лавка — РТР», 1996, с. 209.
64Бауман З. «Актуальность Холокоста». – М.: Издательство «Европа», 2013, с. 19.
65Bruce A. URL: http://www.brucekalexander.com/articles-speeches/277-rise-and-fall-of-theofficial-view-of-addiction-6 (дата обращения: 04.03.18).
66Mate G. URL: https://drgabormate.com/topic/addiction/ (дата обращения: 04.03.18).
67Голованов В. Нестор Махно. – М.: Молодая гвардия, 2013, с. 206.