География животных, анархистская практика и критические исследования животных

Анархизм – это чистый бунт. Свинья, что дико борется и разрывает воздух своим криком, когда ее ведут на бойню, и ребенок, который пинается и кричит, когда хочет тепла материнской груди, но вынужден ждать на морозе – это примеры естественного бунта. Естественный бунт всегда вызывает либо глубокую симпатию и отождествление с бунтующим творцом, либо ожесточение сердца и активацию агрессивно-защитных механизмов, чтобы заставить замолчать обличающую правду. Истина в том, что каждое живое существо является самоцелью; ничто не дает право использовать другого как средство, как инструмент для достижения цели. Бунтарь против власти держится этой истины во всем, что его касается, и не признает другого судьи, кроме самого себя^[1]sic! Baldelli (1971:17)..

Введение

В конце 1990-х началось возрождение интереса к географии нечеловеческих животных. Интерес набирал обороты, дисциплина становилась популярной, Wolch and Emel^[2]1998, p. xi. призывали географов критически относиться к жестокой и обманчивой географии насилия, которая определяет многие рутинные, повседневные отношения человека и животных в обществе:

«[Устрашающее] положение животных в мире достигло апогея. Каждый год, миллиарды животных убивают на промышленных фермах; их отравляют токсичными загрязняющими веществами и отходами; выгоняют из своих мест обитания ради лесозаготовок, добычи полезных ископаемых, разведения сельского хозяйства и урбанизации; их тела разрезают, “пересобирают (для трансплантации органов – прим. пер.)” и используют в качестве запасных частей тела; животных держат в заключении и рабстве исключительно до момента, пока необходимость в них не исчезнет, а после этого от них избавляются. Реальность в основном скрыта усиленным устранением животных из ежедневного опыта человека и созданием тонкого внешнего налета спокойствия, проникающего в отношения между человеком и животным; оно воплощается посредством языковых уловок, изоляцией лагерей смерти и рутинизацией приготовления пищи, искусно маскирующей истинное происхождение пищи из плоти. Несмотря на усилия минимизировать осведомленность людей о жизни животных и их судьбе, жестокость человеческого доминирования над их миром и катастрофические последствия этого господства очевидны повсеместно».

За прошедшие пятнадцать лет значительно расширился научный интерес к географии животных, о чем свидетельствует существенное количество научных и газетных статей, книг, конференций, семинаров, практикумов, модулей, курсов и учебных групп. Влияние этого процесса на географию в целом, как утверждает Buller^[3]2013, p. 308., похоже на «Собирающийся рой, разрастающееся стадо, стаю или огромный косяк рыб; география животных… [cтала] более актуальной, динамичной и потенциально новаторским разделом географии (до такой степени, что теперь некоторые не решаются ссылаться исключительно на «человеческую географию»)». Похожий процесс происходил и в социальных науках, в которых за последние десятилетия сформировался интерес к выведению нечеловеческих животных из маргинальной области. Различные подходы реализовались в таких академических сферах, как исследования животных (animal studies), взаимоотношения человека и животных (human animal studies) и антрозоология. К сожалению, большая часть этих исследований в значительной степени была ограничена аполитичными, безопасными и стерильными средствами дискурса, где нет места критическому стремлению открыто бросить вызов эксплуатации, угнетению и господству, которые определяют жизнь и смерть животных.

Более того, были приведены веские аргументы в пользу того, чтобы эзотерический, консервативный, аполитичный, аморальный и спесишистский подходы заняли господствующее положение в основном направлении исследований животных (напр., Best, 2009). В ответ на это, как более подробно будет показано в этой главе, возникла область, посвященная критическим исследованиям животных (CAS, Critical Animal Studies). Для Pederson and Stănescu^[4]2012, p. ix. критический подход смещает перспективу исследования с «вопроса» животных на «состояние» животных; на то, каково им.

Тяжелое положение животных, описанное Wolch and Emel^[5]1998., во многом соотносится с тем, как определяется термин “состояние” животного в современных исследованиях: «реальная жизненная ситуация большинства нечеловеческих животных в человеческом обществе и культуре, переживаемая физически и эмоционально; с ее обыкновенным репертуаром насилия, лишения, отчаяния, агонии, апатии, страдания и смерти»^[6]Pederson and Stănescu, 2012, p. ix..

Признавая важную работу, которая обеспечила критически важное пространство внутри дисциплины географии животных, основная цель этой главы – показать безотлагательную потребность дополнительных изысканий в области критических исследований животных. Это необходимо для предоставления более эффективных инструментов и стратегий сопротивления, направленных на освобождение нечеловеческих животных, учитывая, что «глобальное институционализированное использование и насилие животных остается на том же уровне, что и раньше»^[7]Там же..

Я предполагаю, что в современной географии животных многие важные освободительные и критические комментарии будут созданы благодаря явному привлечению анархистской теории и практики. Действительно, во времена расцвета анархистской практики в области более широкой (радикальной) географии, использование этих практик более чем своевременно^[8]См. Springer et al, 2012; Springer, 2013.. Прежде чем более подробно сфокусироваться на том, что анархизм и руководящие принципы CAS (сами по себе находящиеся под влиянием анархистских практик) могут потенциально вдохновлять будущие направления географии животных, важно отметить и напомнить об уже существующих критических аспектах в современной географии животных.

Существующая критика в современной географии животных

Emel и другие^[9]2002, с. 407. признают, что география животных начала исследовать отношения людей и нечеловеческих животных, и призывают [исследователей] не останавливаться:

«География как дисциплина лидировала [по сравнению с др. науками] в объяснении исторического и культурного формирования взаимодействия людей и нечеловеческих животных; а также по части вопросов, касающихся отношений между людьми и нечеловеческими животными на уровне гендерных, расовых и экономических сценариев взаимодействий. Эта работа должна продолжаться. В сравнительном культурном анализе, экономике тел животных (economies of animal bodies) и географической истории взаимоотношений человека и животных остаются обширные, почти нетронутые области, нуждающиеся в артикуляции и изучении».

Обзор литературы по географии животных показывает не спадающий критический подход, в котором акцент на нечеловеческих животных согласуется с утверждением Johnston’s^[10]2008, p. 633. о том, что «область географии животных возникла в ответ на нашу политическую и этическую ответственность перед видами, с которыми мы вместе живем на Земле».

Например, географы пытались нарушить и изменить доминирующие отношения человека и животных посредством исследований: мириадов этических оттенков этих отношений^[11]Например, Jones, 2000; Matless, 1994; Roe 2010.; вопроса вмешательства в повседневные межвидовые отношения^[12]Например, Braun, 2005; Tipper, 2011; Urbanik and Morgan, 2013.; переосмысления конкретных отношений с другими животными^[13]Например, Nast 2006.; понимание того, как нечеловеческие животные взаимодействуют и влияют на создание и формирование (городских) пространств^[14]Например, Wolch, 2002.; «дикости» и «дикой природы», поставленных под сомнение^[15]Например, Whatmore and Thorne, 1998.; изучение гендерных различий во взаимодействии человека и животных^[16]Например, Herzog, 2007.; а также призывы включить нечеловеческих животных в расширенную политическую географию^[17]Например, Hobson, 2007.. Совсем недавно начали исследовать интерсекциональность и общую природу угнетения. Например, в своей работе по гендерной коммодификации^[18]Превращение в товар продуктов человеческой деятельности – прим. пер. и производству молочных продуктов и «мяса», Gillespie^[19]2013, p. 2. утверждает, что

«понимание этой коммодификации важно для участия в судьбе как животных, эксплуатируемых сельскохозяйственной промышленностью, и принимающих от неё свою смерть, так и животных, ставших частью более широкого проекта <…> коммодификации всех тел (и нечеловеческих, и человеческих) ответственными за неё структурами власти».

Проблематизируя и разрушая бинарные репрезотношения между людьми и животными, природой и культурой, а также раскрывая антропоцентрические, спесишисткие и гуманистические корни, на которых основывались представления о “животном”, этот исследовательский подход на самом деле может оказаться освободительным и прогрессивным.

Еще одним значительным вкладом географов-анималистов является стремление отвергнуть неотличимые «массы» (например, виды животных, стада, «фермерские» животные) и подчеркнуть индивидуальную и уникальную природу этих чувствующих существ, которые все являются «субъектами жизни»^[20]Regan, 2001, p. 17.. Этот усиленный акцент на используемом языке является значительным шагом вперед, что в теории способствует новым межвидовым связям. А это, в свою очередь, вызывает к жизни более радикальные этические и политические вопросы о наших отношениях с другими животными. Например, этическая важность нарушения метафорического “коллектива” проиллюстрирована Jones^[21]2000, p. 281., который утверждает, что:

«отказ от встречи «лицом к лицу» с не принадлежащими к человеческому виду существами и их превращение в «безликие» вещи способствует жестокости, с которой многие из них сталкиваются сегодня… Любой переход в сторону отношения к нечеловеческим видам как к какой-то общей, единой “массе”, вместо отношения к ним как к индивидуумам имеет глубокие последствия как в настоящем, то есть уже сейчас, так и в будущем».

С моральной точки зрения, “индивидуализация” животных, в отличие от их “агрегации”, также подрывает представление о том, что чувственная боль и страдание могут иметь смысл только в масштабе. Моральная теория painism (“пейнизма”, или болезненности), разработанная Ryder^[22]2010, p. 402., противопоставлена утилитарной моральной теории^[23]Например, Singer, 1995., в том, что боль или удовольствие возможны для осмысления или сообщения о них только между людьми, поскольку только люди испытывают эти состояния.

В подходе Ryder фокус морального внимания «ориентирован на жертву» и никогда не теряет из виду необходимость сосредоточиваться на «осознаваемом опыте индивидуумов»^[24]Ryder, 1998, p. 269.. Важно отметить, что создание новых индивидуализированных пространств позволяет появляться новым глубинам, отношениям, связям и пониманию <…>.

Однако, несмотря на эти многообещающие вмешательства и критический вклад в географию животных, факт остается фактом: все больше нечеловеческих животных подвергаются рутинному репертуару насилия сейчас еще в больших масштабах, чем когда-либо в истории. Бедственное положение нечеловеческих животных – с точки зрения количества – сейчас более обширно и серьезно, чем когда-либо прежде. Даже если сфокусироваться только на разведении животных, практике, которая «долгое время была и продолжает оставаться наиболее значимой формой социальных отношений человека и животных»^[25]Calvo, 2008, с. 32. – количество используемых животных во всех смыслах невообразимо. Buller^[26]2013b, p. 157. обращает внимание на тот факт, что «подавляющее большинство из приблизительно 24-х миллиардов наземных сельскохозяйственных животных, удерживаются и выращиваются на фермах для потребления людьми ежемоментно; <…> и все большую долю из них содержат на крупномасштабных промышленных фермах». В другом месте Mitchell^[27]2011, p. 38. отмечает, что:

«Ежегодно, во всем мире, в сельскохозяйственной отрасли погибают около 55 000 000 000 животных на фермах (United Nations Food and Agriculture Organization, 2010). Это более 150 миллионов индивидов каждый день… За исключением очень незначительного меньшинства, все животные в отрасли умирают насильственной смертью в относительно молодом возрасте; все они будут заключены в клетку-тюрьму при жизни; многие будут изуродованы; многие самки неоднократно забеременеют, но их детенышей вскоре заберут; семейные связи будут разрушены».

Таким образом, несмотря на эти критические и потенциально трансформирующие пространства [идей], которые можно найти в географии животных — которые вносят значительный вклад в создание картины более богатой подробностями эмоциональной, психологической и ментальной жизни нечеловеческих животных, их способности испытывать боль и удовольствие, любовь, дружбу, товарищеские отношения — горькая истина остается фактом: на сегодняшний день гораздо больше нечеловеческих животных подвергается систематическому насилию, чем когда-либо в истории. Размышляя о массовом забое сельскохозяйственных животных в ответ на несмертельный ящур в Англии в 2001 г., Scully^[28]2002, p. x. заметил, что

«странным образом человечество^[29]sic!, одновременно, кажется, становится более сентиментальным по отношению к животным, а также более безжалостным. Ни одно поколение не было таким внимательным, заботливым и любопытным. И все же ни одна эпоха не подвергала животных таким массовым наказаниям, с таким полным пренебрежением, как те свидетельские сцены [насилия], которые можно найти в любой день на любой современной промышленной ферме».

Какими бы важными ни были контргегемонистские пространства и стратегии сопротивления, вытекающие из географии животных, их недостаточно для того, чтобы бросить вызов и трансформировать эти все более доминирующие модели насилия и господства. Таким образом, как можно продвигать географию животных в новых, критических и преобразующих направлениях, чтобы успешно бросить вызов репрессивным системам господства над нечеловеческими животными, которые становятся все более распространенными и укоренившимися в обществе? Безусловно, многое можно получить, увеличив видимость этих критических импульсов, очевидных в географии животных, а также преднамеренно расширив их для информирования о новых инструментах сопротивления, которые могут начать лучше противостоять пересекающимся системам господства, которые определяют отношения между людьми и нечеловеческими животными. По крайней мере, если бы больше географов-анималистов могли посвятить себя (и свою работу) критической анималистической практике, работающей в концепции полного освобождения, – то есть бросая вызов всем формам господства и эксплуатации, касающихся людей, нечеловеческих животных и Земли, – это было бы чрезвычайно важным событием. В качестве средства поощрения и стимулирования такого будущего в этой главе подчеркивается, что работа вместе с анархистской практикой и критическими исследованиями животных (CAS) предлагает множество важных способов осмысления и, что более важно, активного вовлечения в решение проблемы “состояния” животных, трансформируя его, где это возможно, из состояния страдания в состояние мира, удовольствия, надежды и удовлетворения.

География животных: охватывая анархистскую линию мысли

Прошло почти сорок лет с тех пор, как Richard Peet заметил, что «анархистская теория — это географическая теория»^[30]1975, с. 43.. Тем не менее, только совсем недавно география пережила захватывающий и давно назревший возврат к анархистской теории и практике, чтобы вдохновить географов бросить вызов существующим границам географических знаний в целом и выйти за их пределы^[31]Springer et al, 2012.. Что понимается под анархизмом в этом контексте? В отличие от глубокого и интроспективного теоретизирования, которое сопровождало другие «радикальные» подходы к географии, «анархисты всегда настаивали на приоритете жизни и действия над теорией и системой^[32]David Weick, 1971, p. 10.. Неизбежно, такая открытость способствовала процветанию богатого и разнообразного анархического спектра (включая коллективистский анархизм, анархо-синдикализм и более индивидуалистические типы анархизма). Подчеркивая общие узы, объединяющие все анархистские практики, Springer^[33]2012, p. 1606. цитирует недвусмысленное неприятие «всех форм господства, эксплуатации и «архий» (систем власти)». Действительно, приводя в качестве примеров зеленый анархизм и анархо-феминизм, Ward^[34]2004, p. 3. говорит о неприятии анархистами всех форм несправедливой власти сверху. Эти анархисты верят, что “освобождение животных является одним из аспектов освобождения человека».

Конечно, в истории анархизма, некоторые из наиболее влиятельных и известных персон, демонстрировали радикальное стремление бросить вызов сложным репрессивным системам интерсекционального господства, ограничивающего человеческую и нечеловеческую целостность и свободу. Эмма Гольдман^[35]2005, p. 41-42., например, отдавая дань уважения американской анархистке Вольтерине де Клер, писала:

«К счастью, великих мира сего нельзя взвесить в числах и на весах; их ценность заключается в том смысле и цели, которые они придают существованию, и Вольтерина, несомненно, обогатила жизнь смыслом и поставила целью ее возвышенный идеализм. Но для исследования человеческой сложности она является собой яркий пример. Женщина, посвятившая себя служению отверженным, на самом деле испытывает острую агонию при виде страданий и детей, и бессловесных [sic] животных (она была одержима любовью к последним и давала приют и пищу каждой бездомной кошке и собаке, вплоть до разрыва с подругой, потому что та возражала против того, чтобы кошки проникали в каждый уголок дома)».

В другом месте, выступающем в качестве вдохновляющего (хотя часто упускаемого из виду) критического географа-анималиста, стоит французский анархист Элизе Реклю (1830-1905). Что особенно важно почерпнуть из работы Э. Реклю, так это

(i) подход, с позиций которого он рассматривает жестокое обращение с нечеловеческими животными, опираясь на эмоциональные регистры, (красота, уродство), а не на абстрактные философские правовые понятия;

(ii) как он опирается на личный опыт и предлагает другим делать то же самое;

и (iii) его вера в то, что люди (и их сообщество) могут осмысленно начать противостоять системам угнетения и бросить им вызов, принимая решения здесь и сейчас^[36]См. White and Cudworth, 2014..

Этот подход лучше всего отражен в короткой брошюре «О вегетарианстве»^[37]Reclus, 2013 [1901].. Например, обращая внимание на инциденты — варварские поступки, — которые омрачили его детство, Э. Реклю вспоминает:

«Я до сих пор вижу постоянно рожающую свинью, принадлежавшую крестьянам, которые были мясниками-любителями, самыми жестокими. Один из них медленно обескровливал животное, так, что кровь падала по каплям, ибо говорят, что для того, чтобы сделать действительно хорошую кровяную колбасу, жертва должна сильно страдать. И, действительно, она издала непрерывный крик, прерываемый почти детскими стонами и отчаянными, почти человеческими мольбами. Казалось, будто слушаешь ребенка^[38]p. 157.».

Затем Элизе Реклю ставит под вопрос сомнения, насмешки и позор, которые полагаются тем людям, которые дарят привязанность и любовь «животным, которые любят нас!» от большей части общества^[39]Там же.. Тем не менее, эти мощные, межвидовые, взаимополезные связи доброты и поддержки также особенно подчеркиваются другим великим географом-анархистом и современником Элизе Реклю, Петром Кропоткиным. В своей работе «Взаимопомощь»^[40]1998 [1901]. Кропоткин подчеркивает, что дух взаимности, взаимопомощи и социальности, присущий человеку, не является исключительным только для него. Кропоткин пишет^[41]1998, с. 13.: «где бы я ни наблюдал за множеством животных, <…> я видел столько Взаимной помощи и Взаимной поддержки, что это подтолкнуло меня к мысли о том, что это наиважнейшие особенности для поддержания жизни, сохранения каждого вида и его дальнейшей эволюции.» Действительно, Кропоткин^[42]1998, с. 27. также предсказал, что взаимопомощь будет найдена за пределами животного мира, отметив сотрудничество, проявляемое беспозвоночными (термиты, муравьи, пчелы) и предположив, что «однажды, мы должны быть готовы узнать <…> о фактах бессознательной взаимной поддержки, даже из жизни микроорганизмов».

К сожалению, несмотря на всю фундаментальную работу и инсайты, которые эти классические анархисты привнесли для поощрения более широкой этической чувствительности и справедливости по отношению к нечеловеческим животным, и на стремление анархистов распознавать и противостоять всем видам господства и эксплуатации, нечеловеческие животные не признаются угнетаемыми, и это бросается в глаза. Как отмечает Torres^[43]2007, p. 127., «хотя социальный анархизм находился во главе борьбы против многих форм угнетения, большинство социальных анархистов не проявляли большой активности – исторически или сегодня – в борьбе человеческого господства над животными». Действительно, некоторые влиятельные анархисты были враждебны к включению нечеловеческих животных. Например, Murray Bookchin утверждает, что только человеческое действие может быть признано «дискурсивным, значимым или моральным»^[44]1993: 48.. Однако Socha^[45]2012, p. 15. задает превосходный (риторический) вопрос, на котором основывается остальная часть главы настоящей статьи:

«Правильное рассмотрение анархистских традиций приводит к заботе о животных. Может ли общество, неизменной целью которого является свобода от насилия, иерархии и угнетения, ограничивать, убивать, доминировать, есть и носить другие разумные существа?»

Конечно, это невозможно. Чтобы обозначить потенциальную синергию в уже существующей критической географии животных, а также предложить дополнительные возможности, вдохновленные анархистской практикой, я хочу обратить внимание на область Критических исследований животных (Critical Animal Studies, CAS), и, в частности, на ее основополагающие принципы, многие из которых были вдохновлены анархизмом.

В 2001 году Steve Best и Anthony J. Nocella II основали Центр по освобождению животных (Centre on Animal Liberation Affairs, CALA), который был переименован в Институт критических исследований животных (Institute for Critical Animal Studies, ICAS) в 2006 году^[46]См. Nocella et al, 2014; Taylor and Twine, 2014.. Термин «критические исследования животных» возник в результате диалога и обсуждения академиков и активистов, заинтересованных в защите прав животных.

С самого начала CAS были самокритичны и представляли собой:

«необходимую и жизненно важную альтернативу изолированности, отчужденности, лицемерию и глубокой ограниченности основных исследований животных, [которые] совершенно не в состоянии столкнуться [с нечеловеческими животными]… как разумным существам, которые живут и умирают в самых садистских, варварских и жалких клетках техноада, который человечество смогло изобрести, тем лучше используя их на полную катушку^[47]Best et al. 2007, p. 4.».

Что также следует признать, так это сложные пересекающиеся границы, различных типов исследований на животных. Стремясь отличиться от других, более распространенных форм изучения животных, критические исследования животных не являются чистым / разрозненным / элитарным проектом, и при этом они не стремятся стереть – или заменить – другие прогрессивные формы существующих критических исследований. Есть много форм работы – например, критическая теория, экофеминизм и интерсекциональная теория – которые имеют сильные корни и родство с CAS, c помощью которых еще многое предстоит узнать, а также обсудить. Как отмечают Twine and Taylor^[48]2014, с. 4.:

«И анималистическая, и феминистская политика в равной степени направлены против беспристрастной, институционализированной науки, основанной на рационалистической, либеральной интерпретации (гегемонистской) маскулинности, и обе стремятся разоблачить и ниспровергнуть рутинизированные и натурализованные формы практики, основанной на угнетении и злоупотреблении властью, которые вытекают из этого. Именно это делает их обеих явно критическими».

Чтобы придать форму пространствам, на которых будет строиться CAS, и составить список, доступный как академическим, так и активистским сообществам, Best et al.^[49]2007, p. 4. разработали Десять ключевых принципов критических исследований животных.

«Десять принципов критических исследований на животных»

1. Следовать междисциплинарному сотрудничеству в написании исследований в детальном и всестороннем масштабе, включающем в себя перспективы, обычно игнорируемые в исследованиях животных, такие как политическая экономия.

2. Отвергать псевдообъективный академический анализ, четко разъясняя его нормативные ценности и политические обязательства, во избежание позитивистских иллюзий относительно того, что теория бескорыстна или написание и исследование аполитично. CAS поддерживают понимание через опыт и субъективность.
3. Отказываться от узких академических взглядов и позиций, когда теория создается ради теории, чтобы связать теорию с практикой, анализ с политикой и академию с сообществом.
4. Развивать глобальное понимание общности угнетений, так что спесишизм, сексизм, расизм, эйблизм, этатизм, классизм, милитаризм и другие идеологии, институты и иерархии рассматриваются как части более крупной, переплетающейся, глобальной системы доминирования.
5. Отвергать аполитичные, консервативные и либеральные позиции, чтобы продвигать антикапиталистическую и, более общо, радикально антиерархическую политику. Эта ориентация стремится ликвидировать все структуры эксплуатации, доминирования, угнетения, пыток, убийств и власти в пользу децентрализации и демократизации общества на всех уровнях и глобальной основе.
6. Отвергать реформистскую, одностороннюю, национальную, законодательную, строго ограниченную интересами животных политику, в пользу политики альянса и солидарности с другими против угнетения и иерархии.
7. Защищать политику полного освобождения, понимая необходимость и неразрывность освобождения человека, нечеловеческих животных и Земли, и свободу для всех в одной всеобъемлющей, хотя и разнообразной борьбе; цитируя Мартина Лютера Кинга мл.: «Несправедливость где-либо является угрозой справедливости повсюду».
8. Разбираться и перестраивать социально сконструированные бинарные противопоставления между людьми и нечеловеческими животными, что является базовым движением в основных исследованиях животных. При этом, следует стремиться пролить свет на связанные дихотомии: между культурой и природой, цивилизацией и дикостью, и другими иерархиями господства, чтобы подчеркнуть исторические ограничения, накладываемые на человечество, нечеловеческих животных, культурные /политические нормы и освобождение природы. Это является частью трансформационного проекта, направленного на преодоление этих ограничений в сторону большей свободы, мира и экологической гармонии.
9. Открыто поддерживать и изучать конструктивные радикальные политические и стратегические действия с целью достижения мира, используемые во всех видах движений социальной справедливости, такие как экономические саботажи – от бойкотов до прямых действий.
10. Стремиться создать возможности для конструктивного критического диалога по вопросам, связанным с критическими исследованиями животных, среди широкого круга академических групп, гражданских и активистских организаций, персонала политических и социальных служб, а также людей в частном, государственном и некоммерческом секторах. Через — и только через — новые парадигмы экопедагогики, наведение мостов с другими общественными движениями и основанную на солидарности политику альянса можно построить новые формы самосознания и знания, а также социальные институты, необходимые для преодоления иерархической организации общества, поработившего эту планету в за последние десять тысяч лет.

В последнее время Критические исследования животных (CAS) выдвинули два новых принципа: «(1) ликвидировать угнетение, эксплуатацию и убийства животных на территориях колледжей и университетов, (2) обеспечить пространство и место для защиты всех подавленных групп, включая нечеловеческих животных»^[50]Nocella et al, 2014, p. xxviii.. Многие из этих принципов, противодействующих всем формам доминирования и авторитаризма, приверженность интерсекциональности и защите альянсов, пересекаются в рамках феминизма и анархизма. Исследования, которые появились в этой захватывающей области, невероятно ценны в продвижении знаний и понимания о положении животных и том, как на это реагировать. Ценность обуславливается и созданием новых и важных мостов между академическими и активистскими сообществами. Среди значимых вкладов можно выделить работы, сфокусированные на квир-теории и антиспесишистской практике^[51]Например, Grubbs, 2012., на критической биоэтике^[52]Например, Twine, 2010., антропархии^[53]Calvo, 2008., мифе устойчивого мяса ^[54]Stănescu, 2010., women of colour и CAS^[55]Yarborough and Thomas, 2010., которые продолжают способствовать пониманию интерсекциональности, постгуманизму, политической экономии, этики животных, коммодификации тела, альянсовой политики; а также подчеркнуть важность движений по освобождению человека, животных и Земли.

Конечно, ученые, занимающиеся географией животных, могут внести значительный вклад в область критических исследований животных, акцентируя в своем анализе вопросы пространства и места. Один из наиболее важных примеров: ещё много работы необходимо проделать, чтобы и дальше проблематизировать географии преднамеренно скрытых, невидимых и частных пространств, в которых происходят ужасающие случаи насилия, жестокого обращения и убийства нечеловеческих животных, а также серьезные формы эксплуатации человека. Как отмечает Carol Adams:

«На самом деле патриархальная культура окружает фактическую резню тишиной. Географически скотобойни окружены “заборами”. Мы не видим и не слышим, что там происходит»^[56]1998, с. 49..

Возможно, одной из самых важных задач для критических географий животных является разработка методов, которые бы помогли взаимодействовать с теми, кто, часто, с большой опасностью для себя, совершает прямые действия, нарушая те самые скрытые пространства животного насилия. Кроме того, поднимается вопрос о том, при каких условиях отношения зоозащитников и учёных могли бы выстроиться таким образом, чтобы последние также действовали в качестве активистов, не ограничиваясь написанием научных работ.

«CAS уникальны своей защитой тактики прямых действий, готовностью вовлекаться и устраивать дебаты по таким спорным вопросам, как антикапитализм, академическое угнетение и использование саботажа как тактики сопротивления; делая при этом акцент на необходимости общей освободительной борьбы, подчеркивая общие черты различных подавленных групп; а также на важности учиться у активистов и вместе с ними»^[57]Best, 2009, с. 13..

В данном контексте, заключительный раздел этой главы указывает на то, что критическая география животных должна больше вовлекаться в сопротивление и при этом может многому научиться, следуя принципам ненасильственного анархистского протеста. С опорой на анархистскую теорию следует подчеркнуть (a) важность прямых действий и необходимость соответствия средств и целей, и (b) вопрос практики веганства.

Критические географии животных и прямое действие

Очень важно, чтобы критические географии животных стремились дальше понимать, исследовать и взаимодействовать (в каждом смысле этого слова) с разнообразными активистскими географиями, которые лежат в основе движений за освобождение нечеловеческих животных и движения за освобождения Земли. Во многих отношениях категория пространства является абсолютно центральной для понимания того, как (не)человеческие животные в настоящее время подвергаются насилию, и как побег из пространств, в которых они себя обнаруживают, глубоко переплетен с их освобождением. Противопоставление идей о нахождении животных в неволе разделяет движение за права животных. Например, в отличие от тех, кто отождествляет себя с более велфиристскими типами реформ для животных, CAS «отвергает эксплуатацию жизни животных как онтологическую, эпистемологическую и этико-политическую стратегию»^[58]Jenkins and Stănescu, 2014, p. 74. и агитирует за отмену всех этих пространств пленения и жестокого обращения: поиск пустых клеток, а не больших^[59]См. Regan, 2004..

Многие активисты и организации, выступающие за освобождение животных, идентифицируют себя с анархистскими практиками или черпают вдохновение из них ^[60]См. White and Cudworth, 2014.. Важно отметить, что, несмотря на популярные представления об анархизме как синониме насилия и агрессии, можно сказать, что анархизм поддерживает этику ненасилия^[61]См., например, Baldelli, 1971; Springer, 2014.. Этот призыв к ненасилию имеет богатую историю в анархистской практике. Часто забывают, что отказ от насилия и мысли о гражданском неповиновении российского анархиста Льва Толстого оказал большое влияние на идеи сопротивления, принятые Ганди, Мартином Лютером Кингом и их последователями^[62]См. Jahanbegloo, 2014.. Для анархизма и его приверженности пре-фигуративной политике важно наличие согласованности между средствами и целями: насилие и принуждение сами по себе являются агрессивной формой доминирования. Где есть насилие, там нет анархизма.

По всему миру, те активисты за права животных, кто нарушил приватные, cкрытые из виду пространства, где совершается насилие над животными – посредством многочисленных форм прямых (ненасильственных, незаконных) действий – многое сделали для повышения осведомленности общественности о бедственном положении животных. Фокусируясь на животных, содержащихся в фермерских хозяйствах, профильные секретные расследования раскрыли акты отвратительной жестокости против молодых телят, коров, кур, индюков, свиней, лошадей, включая расследования Mercy for Animals ^[63]URL: www.mercyforanimals.org/investigations.aspx., Animal Rights Alliance ^[64]URL: www.ettlivsomgris.se/english (Швеция)., Hillside Animal Sanctuary ^[65]URL: www.hillside.org.uk/., Vegetarians’ International Voice for Animals (VIVA) ^[66]URL: www.viva.org.uk/search/node/undercover., и Animal Aid ^[67]URL: www.animalaid.org.uk/.. Все эти свидетельства “из первых рук” экстремального жестокого обращения и страдания на частных фермах и скотобойнях вызвали важное освещение в СМИ, национальное возмущение и, в нескольких случаях, предъявление иска. Действительно, попытка Animal Aid сделать эти скрытые пространства видимыми, проводит кампанию за обязательную установку видеонаблюдения во всех скотобойнях Великобритании. В Великобритании «одна из пяти скотобоен, убивающих коров, свиней, коз и овец, оборудована видеонаблюдением»^[68]Meikle, 2011, np..

Эти расследования вызвали значительную негативную репрезентацию и убытки. В ответ на это мощные организации, занимающиеся жестоким обращением с животными, предпринимают все более отчаянные попытки к всё большей криминализации таких форм прямого действия. В дополнение к тому, что активистов за права животных и защиту окружающей среды называют террористами или экотеррористами, был предложен целый ряд карательных законов, направленных на предотвращение таких обвинений. В США, например, это включает Закон об экстремистской деятельности в отношении животных (AETA) 2006 года и более недавно так называемые законы «Ag-gag» ^[69]Для подробной критики закона «Ag-gag» см. Rasmussen, 2015.. В основном, эти законы «предназначены для наказания журналистов-расследователей, исследующих условия на промышленных фермах… Неудивительно, что источником давления за законами «Ag-gag» является, конечно же, промышленное сельское хозяйство»^[70]Smith, 2012.. Поддержка этих законов находится и в других странах, в том числе в Австралии, и, следовательно, активисты за права животных и использование ненасильственных актов прямого действия действительно находятся под осадой^[71]См. Potter, 2012.. В этой обстановке важно, чтобы больше географов-анималистов серьезно занимались этими вопросами и отдавали свой голос и работу в поддержку и солидарность там, где это возможно.

Критическая география животных и этическая веганская практика

Прежде чем закончить, я хочу подчеркнуть – как и все ученые CAS^[72]Twine, 2010. – важность этической веганской практики. Важно понимать, что критический веганизм и веганская практика олицетворяют гораздо больше, чем просто личное потребление или выбор образа жизни. Как утверждает Harper^[73]2010: 5-6.,

«Веганы воздерживаются от потребления животных (как в питании, так и в других сферах). Однако сама культура веганства не является монолитной и состоит из множества различных субкультур и философий по всему миру – от строгих веганов-панков, выступающих за права животных, людей, которые являются веганами по причинам, связанными со здоровьем, до людей, которые практикуют веганство по религиозным и духовным причинам… Веганство – не только о воздержании от потребления животных, это борьба за создание социо-пространственных эпистемологий потребления, которые приводят к культурным и пространственным изменениям».

Еще до изобретения слова «веган», Элизе Реклю^[74]2013, с. 161. говорил о том, что принятие «принципа вегетарианства» является ответом на уродство жестокого обращения с животными и способом стать прекрасным. Для критически настроенных исследователей животных существует постоянная необходимость обращать внимание на нашу собственную личную практику и признавать необходимость соответствия между средствами и целями: не способствовать тем системам господства, против которых мы пишем или говорим в своей работе. Это во многих отношениях важная форма прямого действия, не в последнюю очередь потому, что она воплощает критическую теорию животных, противостоит доминирующей бинарной системе “человек-животное” и видовой иерархии и трансформирует их. Для Torres^[75]2007, с. 130. «любой человек, обеспокоенный жестокостью, которую животные испытывают от рук человека, должен сделать первый и незамедлительный шаг, чтобы остановить это страдание – стать веганом, вне зависимости от того, анархист он или нет». Однако, как всегда, критический анархист-географ, занимающийся проблемами животных, также должен помнить о сложных общих чертах угнетения.

«Веганская практика должна включать в себя дискурс и аффекты, отражающие не только освобождение животных, но и полное освобождение. Веганство должно быть направлено на то, чтобы бросить вызов всем угнетающим властным структурам… Веганская практика в идеале — это постоянно меняющийся способ понимания и отношения к себе и всем другим существам, основанный на сопереживании, аутентичности, взаимности, справедливости и честности — принципах, подчеркивающих истинную свободу^[76]Weitzenfeld and Joy, 2014, с. 25.».

Точно так же в более позднем приложении к очень влиятельной статье Dominick^[77]1997, p. 21. о веганстве и анархизме Torres отмечает:

«Я первый, кто испытывает отвращение к этим скучным радикалам, в основном из «старой школы», которые провозглашают, что изменения в образе жизни должны, по крайней мере, отойти на второй план по сравнению с «настоящей» работой социальных изменений, которая ограничивается реструктуризацией социальных институтов. Тем не менее, их критика тех, кто, с другой стороны, считает, что личные изменения действительно станут революционными, когда будут осуществляться в больших масштабах, весьма важна. Мы должны избегать любой крайности…. Простой акт изменения своего образа жизни, даже когда к нему присоединяются миллионы других, не может изменить мир, социальные структуры которого были вручную созданы элитой для удовлетворения своих собственных интересов».

Там, где это возможно, именно это более богатое, более радикальное и целостное понимание веганства — что гораздо больше, чем выбор потребления — должно поощрять и работать над чувствительностью критической географии животных. Во многих смыслах этот подход может помочь открыть новые и важные контргегемонистские пространства сопротивления: пространства сопротивления, созданные путем принятия политики мира и ненасилия. В книге Giraud^[78]2015. обсуждаются два прекрасных примера, иллюстрирующих противоречия между теорией и практикой в движениях за этичное питание, а именно транснациональная сеть Food Not Bombs и британские веганские кампании Nottingham Vegan Campaigns.

Критическая география животных, CAS и анархистская практика: некоторые заключительные мысли

«Мы должны принять чью-то сторону. Нейтралитет помогает угнетателю, и никогда – жертве. Молчание поощряет мучителя, и никогда – измученного… Иногда мы должны вмешиваться»^[79]Elie Wiesel (1986)..

Призыв к новым критическим точкам сопротивления и контргегемонистским пространствам, с помощью которых можно было бы решить бедственное положение животных в современном обществе, крайне актуален. С этой целью в этой главе мы стремились побудить больше географов-анималистов искать вдохновения и четко встраивать свои будущие исследования в анархистскую практику и связанную с ней область критических исследований животных. Вдохновление анархистской практикой, в частности, и ответ на ее уникальное стремление бросить вызов многочисленным точкам угнетения, уделяя большое внимание интерсекциональности, ненасильственным стратегиям сопротивления и веганству, обещает возвестить о захватывающей новой синергии не только внутри различных отраслей географии, но и между другими академическими дисциплинами, а также активистами и более широкими общественными кругами.

Конечно, в литературе анархистов и CAS есть значительные пробелы, которые следует заполнить – не в последнюю очередь те, которые касаются доминирования и эксплуатации внутри и между видами как средства дальнейшей проблематизации человеческой власти и человеческой видовой идентичности. Признавая общность угнетения, следует всегда помнить о политике полного освобождения — людей, нечеловеческих животных и земли. Критическое внимание к вопросу о нечеловеческих животных не должно рассматриваться как снисходительное или второстепенное по отношению ко многим важным «человеческим проблемам», которыми занимаются географы. Как утверждал Ryder^[80]2000, p. 1.:

«Борьба против спесишизма — это не второстепенное представление; это одна из главных арен моральных и психологических изменений в современном мире. Это часть нового и расширенного видения мира и счастья».

Одно дело – писать о критической географии животных, вдохновленной анархистской оптикой; другое дело – реализовать это на практике. Поощрение новых сетей солидарности и поддержки может быть разочаровывающе медленным, даже в тех критических пространствах, где мы могли бы справедливо ожидать, что они будут наиболее быстрыми. Безусловно, наведение необходимых мостов между академическими, активистскими и более широкими сообществами для дальнейшего освобождения (других) животных из человеческого ада, в котором они страдают, будет строиться на удивительном уровне обязательства, терпения, терпимости и уважения. Что касается будущего географии животных, я надеюсь, что трансформирующий призыв Э. Реклю стать прекрасными самими собой – как в наших отношениях друг с другом, так и с другими животными – является самым сердцем и духом критической географии животных. Вера и ожидание того, что это будущее будет возможным, осуществимым и достижимым, всё-таки преобладают.

Оригинал: https://shura.shu.ac.uk/9495/.

Об авторе: https://www.shu.ac.uk/about-us/our-people/staff-profiles/richard-white#fifthSection.

Оформление: кадры из фильма «Доминион». 2018. Австралия. Крис Дельфорс.

Источники

1. Adams, C 1998, The Sexual Politics of Meat: a feminist-vegetarian critical theory, Continuum International Publishing Group, New York.
2. Andrzekewski, J 2003, Teaching Animal Rights at the University: Philosophy and Practice, Journal for Critical Animal Studies Vol 1 (1) pp. 17-35. viewed 22 January 2014. URL: http://www.criticalanimalstudies.org/volume-i-issue-i-2003.
3. Baldelli, G 1971, Social Anarchism. Penguin Books, Middlesex.
4. Best, S 2009, The Rise of Critical Animal Studies: Putting Theory into Action and Animal Liberation into Higher Education, Journal for Critical Animal Studies, Vol VII (1), pp. 39-52.
5. Best, S. Nocella AJ, Kahn, R., Gigliotti, C. & Kemmerer, L 2007, Introducing Critical Animal Studies, Journal for Critical Animal Studies Vol 1 (1) pp. 4-5. viewed 22 January 2014 URL: http://www.criticalanimalstudies.org/wp-content/uploads/2009/09/Introducing-Critical-Animal-Studies-2007.pdf.
6. Bookchin, M 1993, Deep Ecology, anarchosyndicalism and the future of anarchist thought. in M.Bookchin, G. Purchase, B. Morris. and R. Aitchtey, Deep Ecology & Anarchism. Freedom Press, London.
7. Buller, H 2013a, Animal geographies I, Progress in Human Geography, vol. 38, no. 2 pp. 308-318.
8. Buller, H 2013b, Individuation, the Mass and Farm Animals. Theory Culture Society, vol, 30, no. 7/8, pg. 155-175.
9. Braun, B 2005, Environmental issues: writing a more-than-human urban geography. Progress in Human Geography vol 29 , no. 5, pp. 635–650.
10. Calvo, E 2008, ‘‘Most farmers prefer Blondes’: The Dynamics of Anthroparchy in Animals’ Becoming Meat, Journal for Critical Animal Studies, vol VI, no. 1, pp. 32-45.
11. Dominick, B 1997, Animal Liberation and Social Revolution viewed 24 January 2014, http://theanarchistlibrary.org/library/brian-a-dominick-animal-liberation-and-social-revolution.
12. Emel, J, Wilbert, C.& Wolch, J 2002, Animal Geographies, Society & Animals, 10:4, pp. 407-412.
13. Gillespie, K 2013, “Sexualized violence and the gendered commodification of the animal body in Pacific Northwest, US dairy production,” Gender, Place and Culture. viewed 31 January 2014 DOI: 10.1080/0966369X.2013.832665.
14. Giraud, E. 2015, Practice as Theory: learning from food activism and performative protest in K. Gillespie and R. Collard (ed) Critical Animal Geographies. Routledge: Abingdon.
15. Goldman, E 2005, «Voltairine De Cleyre» in S. Presley and C. Sartwell (ed) Exquisite Rebel: the essays of Voltairine de Cleyre — Anarchist, Feminist, Genuis. New York Press: Albany
16. Grubbs, J 2012, ‘Guest Editorial: Queering the que(e)ry of Speciesism’ in Journal for Critical Animal Studies, Volume 10, Issue 3, pp. 4-6.
17. Harper, AB 2010, Race as a “Feeble Matter” in Veganism: Interrogating whiteness, geopolitical privilege, and consumption philosophy of “cruelty-free” products, Journal for Critical Animal Studies, Volume VIII, Issue 3, pp. 5-27.
18. Herzog, HH 2007, Gender Difference in Human-Animal Interactions: a review. Anthrozoos, Vol 20, Issue 1, pp. 7-21.
19. Hobson, K 2007, Political animals? On animals as subjects in an enlarged human geography, Political Geography, 26 (3) (2007), pp. 250–267.
20. Jahanbegloo, R 2014, Introduction to nonviolence, Palgrave MacMillan: Basingstoke.
21. Jenkins, S.& Stănescu, V 2014, ‘One Struggle’ in A. Nocella, J. Sorenson, K. Socha. A. Matsuika (ed) Critical Animal Studies Reader: An Introduction to an Intersectional Social Justice Approach to Animal Liberation, Peter Lang Publishing Group: New York.
22. Johnston C 2008, Beyond the clearing: Towards a dwelt animal geography. Progress in Human Geography 32(5): 633–649.
23. Jones, O 2000, ‘Inhuman Geographies: (un)Ethical Spaces of Human Non-Human Relations’, in C. Philo and C. Wilbert (eds.) Animal Spaces, Beastly Places: New Geographies of Human-Animal Relations, London: Routledge, pp. 268-291.
24. Kahn, R 2003, Towards Ecopedagogy: weaving a broad-based pedagogy of liberation. Journal for Critical Animal Studies, Vol 1 pg. 36-54.
25. Kropotkin, P 1988 [1902], Mutual Aid: A Factor of Evolution, Freedom Press: London.
26. Matless, D 1994, ‘Moral geography’ in Broadland. Ecumene, 1, 127-156.
27. Masson, JM 2004, Foreword in T. Regan «Empty Cages: facing the challenge of animal rights» Rowman & Littlefield Publishers: Oxford.
28. Meikle, J 2011 Slaughterhouses could be forced to fit CCTV to prevent animal abuse. Guardian, (Available at http://www.theguardian.com/world/2011/nov/08/slaughterhouses-cctv-prevent-abuse [last accessed 23.06.2014]).
29. Mitchell, L 2011, Moral disengagement and support for nonhuman animal farming. Society & Animals, 19: 38-58. (Available at http://www.animalsandsociety.org/assets/462_mitchellsa.pdf [last accessed 30.01.2014]).
30. Nast, HJ 2006, Critical Pet Studies? Antipode, 38, no. 5, pp. 894–906.
31. Nocella, AJ, Sorenson, J, Socha, K & Matsuoka, A 2014, The Emergence of Critical Animal Studies: The Rise of Intersectional Animal Liberation, in AJ Nocella II, J Sorenson., K Socha and A Matsuika (eds) Defining Critical Animal Studies: An intersectional social justifce approach for liberation. Peter Lang: New York.
32. Pederson H & Stănescu, V, 2012 ‘What is «Critical About Animal Studies? From the Animal «Question» to the Animal «Condition»‘ in K. Socha Women, Destruction, and the Avant-Garde: A Paradigm for Animal Liberation. Rodophi Press. pp. ix-xii.
33. Peet, R 1975, For Kropotkin. Antipode, Vol 7, no. 2, pp. 42-43.
34. Rasmussen, C 2015, ‘Pleasure, Pain and Place: Ag-gag, crush videos, and animal bodies on display’ in K. Gillespie and R. Collard (ed) Critical Animal Geographies. Routledge: Abingdon.
35. Regan, T 2001, Defending Animal Rights. University of Illinois Press: Illinois.
36. Roe E 2010 ‘Ethics and the non-human: The matterings of sentience in the meat industry’. In: B, Anderson B & P Harrison (eds) Taking-Place: Non-Representational Theories and Geographies. Farnham: Ashgate, pp. 261–280.
37. Ryder, RD 1998 ‘Painism’ in M Bekoff & CA Meaney (ed) Encyclopedia of animal rights and animal welfare, Greenwood Press, Westport. pp. 269-270.
38. Ryder, RD 2000, Animal Revolution: changing attitudes towards speciesism, Berg: Oxford.
39. Ryder, RD 2010, Speciesism, Painism and Happiness: a morality for the twenty-first century. Imprint Academic
40. Reclus, E 2013 [1901], ‘On Vegetarianism’ in J Clark and C Martin (ed) Anarchy, Geography, Modernity: Selected Writings of Elisée Reclus, PM Press: Oakland.
41. Scully, M 2002, Dominion: The Power of Man, the Suffering of Animals, and the Call to Mercy, St Martin’s Press: New York.
42. Smith, SE 2012, Agriculture gag laws are violating press freedom in the US, Guardian, 6.6.2012. viewed 6 July 2014. URL: www.theguardian.com/commentisfree/2012/jun/06/agriculture-gag-laws-press-freedom.
43. Socha, K 2012, Women, destruction, and the avant-garde: A paradigm for animal liberation. Rodopi. Amsterdam.
44. Singer, P 1995 Animal Liberation 2nd Edition, Pimlico: London.
45. Springer, S 2014, ‘War and pieces’, Space and Polity. Vol. 18, no. 1, pp. 85-96.
46. Springer, S 2013, ‘Anarchism and Geography: A brief genealogy of anarchist geographies’, Geography Compass, Vol , no. 1, pp. 46-60
47. Springer, S, Ince, A, Pickerill, J, Brown, G &Barker, A J 2012, Reanimating Anarchist Geographies: A New Burst of Colour. Antipode, 44, no. 5, pp. 1591–1604.
48. Stănescu, V. 2010, «Green» Eggs and Ham? The Myth of Sustainable Meat and the Danger of the Local, Journal for Critical Animal Studies, Vol VIII, no. 1/2, pp. 8-33.
49. Taylor, N & Twine, R 2014, ‘Locating the ‘critical’ in critical animal studies’, in N Taylor & R Twine (ed), The Rise of Critical Animal Studies: from the margins to the centre. Routledge: Abingdon.
50. Tipper, B 2011, ‘A dog who I know quite well’: everyday relationships between children and animals, Children’s Geographies, 9:2, 145-165, DOI: 10.1080/14733285.2011.562378.
51. Torres, B 2007, The Political Economy of Animal Rights. AK Press: Edinburgh.
52. Twine, R. 2010, Animals as biotechnology: Ethics, sustainability and critical animal studies. Routledge: New York.
53. Urbanik J & Morgan M 2013 ‘A tale of tails: The place of dog parks in the urban imaginary’ Geoforum, Vol. 44, pp. 292–302.
54. Ward, C 2004, Anarchism: a very short introduction. Oxford University Press: Oxford.
55. Weitzenfeld, A & Joy, M 2014, ‘An Overview of anthropocentrisism, humanism, and speciesisim in critical animal studies’, in A. Nocella, J Sorenson, K Socha & A Matsuika (ed) Critical Animal Studies Reader: An Introduction to an Intersectional Social Justice Approach to Animal Liberation, Peter Lang Publishing Group: New York.
56. Whatmore, S & Thorne, LB 1998, ‘Wild(er)ness: Reconfiguring the geographies of wildlife’, Transactions of the Institute of British Geographer, Vol 23, no. 4, pp. 435-454.
57. White, RJ & Cudworth E 2014, ‘A Challenge to Systems of Domination: From Corporations to Capitalism’, in A. Nocella, J Sorenson, K Socha & A Matsuika (ed) Critical Animal Studies Reader: An Introduction to an Intersectional Social Justice Approach to Animal Liberation, Peter Lang Publishing Group: New York.
58. Wieck, D 1971, ‘Preface’ in G Baldelli, Social Anarchism,. Penguin: Harmondsworth.
59. Potter, W 2011 Green is the New Red: an insider’s account of a social movement under siege, City Lights Books: San Francisco.
60. Wolch, J. 2002, ‘Anima Urbis’, Progress in Human Geography, Vol. 26, no. 6. pp. 721–742
61. Wolch, JR & Emil L (ed) 1998, Animal Geographies: Place, Politics, and Identity in the Nature-culture Borderlands. Verso Books: London.
62. Yarborough, A & Thomas, S (2010) Women of Color in Critical Animal Studies, Journal for Critical Animal Studies, Vol VIII, no. 3, pp. 3-4.

 608 total views,  1 views today