Прекрасный идеал

Лекция в защиту анархизма, которую Эмма Гольдман собиралась прочитать перед Эдельштадтским обществом 17 марта 1908 года в Чикаго. Тогда ей помешал капитан Махони из участка на Максвелл-Стрит с отрядом примерно в пятьдесят полицейских – лекция не состоялась.

В народном сознании анархизм означает разгром; для более просвещённых он предстаёт идеалом – прекрасным, но совершенно непрактичным. И действительно, анархизм выступает за разрушение институтов, что держали человеческий ум в неволе раньше, держат его и по сей день, – лишают человечество права на использование предметов первой необходимости. Если смотреть на анархизм с вершины гор долларов и центов, он в самом деле оказывается неосуществимым. Да и те, кто нацелен на жизнь богатую и властную, всегда будут сторониться анархистского движения. Мерилом анархизма выступает подлинная ценность – человеческая личность, открытость и польза для общества, поэтому он и представляется нам наиболее практичной из всех теорий. Это утверждение я попытаюсь доказать.

Анархизм – это теория развития человека, которая придаёт не меньшее значение экономическому или материальному аспектам общественных отношений, чем социализм; признавая, что причина непосредственного зла коренится именно в экономическом аспекте, мы, однако, верим, что решение социального вопроса, стоящего перед нами сегодня, должно быть сформулировано из равного рассмотрения всего нашего опыта как целого.

Чтобы представить общество во всей его полноте как целое, исследователь должен рассматривать отдельные его атомы – индивида и его мотивы, порождающие всякое коллективное действие и действие отдельного человека. Но каковы эти мотивы?

Первый – инстинкт индивидуализма – он направлен на самовыражение личности; второй – инстинкт социальности, направленный на коллективную и общественную жизнь. В своей скрытой форме эти инстинкты никогда не оказываются враждебны друг другу. Напротив, в своём естественном развитии они глубоко взаимосвязаны. Однако, к сожалению, из-за специфического склада общества эти инстинкты находятся в постоянной борьбе. Фактически история всего нашего опыта мысли и действия – это летопись такой внутренней борьбы всякого человека и её отражение в каждом обществе. Чтобы нагляднее проиллюстрировать эту мысль, приведу два примера, описывающих крайние формы развития инстинкта индивидуализма и инстинкта социальности.

Так, Рассел Сейдж^[1]Рассел Сейдж (1816-1906) – влиятельный американский финансист, политик, железнодорожный чиновник; принимал … Continue reading – человек, чей инстинкт индивидуализма принимал такие формы, что он, как гласила молва, не придавал значения элементарным законам чести, существующим даже среди воров^[2]“Even thieves have laws which they obey, that they observe” ‘Даже воры действуют по законам, которых придерживаются и которым все … Continue reading. Я хочу сказать, что в своих способах достигать цели (умножать богатства) он был настолько неразборчив и нечистоплотен, что даже его собственные коллеги не питали к нему уважения. Правомерно сказать, что инстинкт, который побуждал к таким действиям Рассела Сейджа, был настолько асоциальным, что каждый его шаг либо обрывал чью-то жизнь, либо становился причиной невыразимых страданий, обрекая на нищету тех, кого ещё не успела полностью раздавить его железная пята. Такой человек возможен только в обществе, основанном на неравенстве, в обществе, построенном не на естественных горизонтальных связях людей друг с другом, но на искусственных и произвольных принципах.

Теперь обратимся к типу человека, в котором до предела раскрылся социальный инстинкт. Таким человеком, бесспорно, была Луиза Мишель^[3]Луиза Мишель – французская анархистка, основательница либертарной школы в Новой Каледонии, писательница и … Continue reading, всемирно известная анархистка, «Мама Луиза», как её бы назвал любой бедный ребёнок. Её любовь к человеку и животным была безгранична. Неважно, была это брошенная кошка или бродячая собака, или бездомный, – она отдавала им всё, даже последний ломоть хлеба. Чтобы успокоить свою большую душу, она была вынуждена отрицать свой инстинкт индивидуализма и жить в великой и постоянной бедности, подвергая себя многим опасностям, тюремному заключению и зною в Новой Каледонии, куда её сослали вместе со многими другими политическими заключенными, участниками Парижской коммуны 1871 года.

Анархисты убеждены, что, если инстинкты человека развиваются до подобных крайностей за счёт друг друга, значит, среда нашей жизни имеет порочные корни.

В своих научных и философских основаниях анархизм обращён к той силе в человеке, которая может привести инстинкты индивидуализма и социальности к гармонии и непротиворечивому единству. Самые очевидные препятствия на пути к такому единству – собственность и монополия на неё; отрицание права других на доступ к ней; власть, то есть господство одного человека над другим, закреплённое в законодательстве, а также абсолютное пренебрежение жизнью отдельного человека внутри объединения, которое, за неимением более адекватного для себя названия, продолжает именоваться обществом.

Потому ключевая установка анархизма – установка на возвышение достоинства каждого отдельного человека посредством освобождения его от разнообразных деспотических рамок: экономических, политических, социальных. Поэтому анархизм настаивает на необходимости прояснения того, что истинная сила людей – в социальных узах, которые всегда связывали и будут связывать их друг с другом, в узах, составляющих подлинную основу по-настоящему нормального и здорового общества. Средства достижения такого общества – в скрытых качествах и возможностях каждого отдельного человека.

Я уже касалась темы насильственной и бездумной централизации как в промышленной, так и в политической жизни народа, а теперь скажу несколько слов о том, что представляется анархистам в централизации наиболее опасным. Человек принизил себя до уровня простой машины, и всё, что порождает спонтанность, оригинальность, инициативность, – либо оцепенело, либо полностью погибло в нём, постепенно превратив его в ходячий труп, влачащий бесцельное, безынициативное и лишённое идеалов существование. Здесь человек рождается лишь для того, чтобы быть принесённым в жертву на алтарь вещи, целых гор вещей, которые так же бездумны и скучны, как и те человеческие машины, которые их произвели.

Как можем мы говорить о социальном достатке, когда он остаётся возможным лишь посредством такой растраты человеческих жизней – тысяч и тысяч жизней? А чего стоят эти жизни, если они лишены инициативности и спонтанности? Анархизм выступает за идею о том, что простая человеческая жизнь, которой придали волю и масштаб, несоизмеримо ценнее для общества, чем научно обоснованное регулирование «сверху» и бездумное следование социальным нормам. Ибо по мере того, как эта обычная жизнь становится осознанной, мыслящей, многогранной, обнаруживающей свою истинную связь с ближним, правила и социальные нормы больше не придётся поддерживать искусственно.

Во что и верят анархисты, так это в то, что узаконенная власть или государство созданы ради монополии; они не находят никаких подтверждений тому, что за историю человечества власть хоть раз содействовала улучшению уровня жизни человека или каким-либо образом способствовала формированию возможностей для реализации потенциала человека или его индивидуальности. Потому анархизм всегда нацелен на избавление от монополии и управления.

Следует различать управление как организованную власть, чьи цели неизменно реализуются посредством применения насилия – полицейских дубинок, государственных ополчений, армий и военно-морских сил, – и управление как стихийно возникающий общественный порядок и гармонию, для скорейшего воплощения которых необходимо лишь устранение всемирной монополистской системы рабства и убийства.

Централизованному методу производства потребовалась централизованная форма власти, которая постоянно наращивает свою мощь и неуклонно вмешивается в мельчайшие детали жизни людей. На самом деле, можно с уверенностью сказать, что вся жизнь человека, от его рождения до самой могилы, находится под постоянным контролем власти, и Америка – наглядный тому пример. Пока эта страна была молода и пока её народ боролся со всем, что ему препятствовало, – за жизнь, свободу и поиски счастья, каждый в этой стране ещё что-то значил. Люди были тогда близки друг к другу, а чувство товарищества и братства было острее и глубже.

Но по мере того, как росли богатства Америки, её способы управления всё больше ориентировались на централизацию и всё менее отвечали нарастающим противоречиям жизни и правам человека, до тех пор, пока он не оказался обречённым влачить своё жалкое существование – но уже не по «воле Божьей», а в силу свода законов, которые ему совершенно неведомы и принципиально чужды его естественному росту и развитию.

Исходя из этого, анархизм выступает за добровольные, созидательные, независимые и горизонтальные союзы, пользующиеся общей собственностью и свободно объединяющиеся в сообщества, которые в конце концов перерастают благодаря своим способам производства и потребления в коммунизм, признавая, однако, во все времена право отдельного человека или ряда лиц организовывать свой труд в соответствии со своими особенностями или склонностями.

Что же касается преступлений и самих преступников, то анархисты хорошо осведомлены о том, что они суть не что иное, как симптомы искусственного общественного устройства, порождённого властью, и потому большая их часть с необходимостью исчезнет после устранения их подлинных причин – капитализма и государственности. Преступность, порождаемая неразвитым умом, не может быть преодолена силой. Однако современные терапевтические методы в совокупности с возрастающим чувством братства и совершенствованием образования, могут оказаться существенно результативнее, чем тюремные решётки, наручники, замки или цепи.

Американские методы, применявшиеся для преследования анархистов, практиковались в европейских державах почти сто лет и были в отчаянии отброшены. Правда не может быть скрыта ни посредством разоблачения «заговоров анархистов», ни путём провозглашения анархистом первого попавшегося безумца; не может она быть скрыта и путём сжигания анархистской литературы или разработкой системы шпионажа, способной нарушать неприкосновенность личной жизни своих жертв и превращать эту жизнь в невыносимое бремя.

Тысячи людей в нашей стране усматривают в этих средствах последние отчаянные надрывы угасающего века. Новое общество, сильное в своих мыслях и идеалах, в установках на симпатию и солидарность, – оно всё ближе. И когда оно придёт, сегодняшний день станут вспоминать как ночной кошмар, которым бредило человечество, а не как ту чудовищную реальность, в которой оно на самом деле пребывало всё это время.

 3,339 total views,  8 views today