Восставшие Луизы. Женщины в Парижской коммуне

В день 150-летия Парижской Коммуны публикуем перевод статьи из французского журнала «Le Monde diplomatique». В ней рассказывается о роли женщин в революционных событиях, а также о той мифологии, что возникала вокруг них силами их противников — приверженцев консерватизма и авторитарной государственности. Автор окидывает взором разные стороны баррикад, заглядывая то в записные книжки версальцев, то в воспоминания Луизы Мишель, и позволяет почувствовать накалённую атмосферу Парижа тех незабываемых дней, изменивших судьбы Европы и мира.

Прачки, переплётчицы, буфетчицы, журналисты… все те, кого враждебно именуют «поджигателями», приняли энергичное участие в борьбе коммуны, продемонстрировав готовность бороться с оружием в руках и взять на себя обязательство построить более справедливый и счастливый мир. Официально они были лишены права голоса, но их голоса были услышаны в районных советах: они требовали равной оплаты труда и создания яслей, а также призывали к признанию свободных профсоюзов. Коммуна была уничтожена, но её идеи и идеалы – остались жить.

26 марта 1871 года 229 167 парижских избирателей вышли на избирательные участки для избрания муниципального совета «Париж – свободный город». Революционное большинство победило. Социалисты, бланкисты, радикальные и умеренные республиканцы организовали новую коалицию, где подавляющее большинство составляли рабочие – наряду с ремесленниками, управляющими, журналистами и представителями свободных профессий (в основном молодёжью). Лишённые права голоса женщины – представлены не были, и потому не могли – как гражданки – повлиять на законодательство в социальной сфере. И всё же женщины были активны и целеустремлённы. Жюль Валлес восклицал:

«Великий знак! Когда женщины вмешаются в ход событий, когда домохозяйки растолкают своих мужей, чтобы вместе сорвать чёрный флаг, реющий над каждым очагом, и вынести его на баррикады, тогда солнце воссияет над восставшим городом»^[1]Jules Vallès, L’Insurgé (1886), dans Œuvres, Gallimard, coll. « Bibliothèque de la Pléiade », Paris, 1990..

Десятью днями ранее, в ночь с 17 на 18 марта 1871 года, Адольф Тьер, глава исполнительной власти Французской Республики, приказал вывезти пушки Национальной гвардии из артиллерийских парков в Батте-Шомоне, Батиньоле, Монмартре… Так правительство пыталось изобразить благоразумие. Однако за эти пушки заплатили парижане. В 5:30 утра войска хлынули на улицы Парижа. Военные наполняли город.

«10:20. Много волнений в 12-ом [округе]. Национальные гвардейцы перекрыли улицу Rue de la Roquette двумя баррикадами; другие спускаются к Бастилии… 10:30. Очень плохие новости с Монмартра. Войска отказывались действовать. Холм, кварталы и пленные были захвачены повстанцами, которые, кажется, не собираются спускаться вниз»^[2]Dépêches des généraux Joseph Vinoy et Louis Ernest Valentin à Adolphe Thiers, dans Marc-André Fabre, Vie et mort de la Commune, Hachette, Paris, 1939..

Набат взбудоражил районы рабочего класса, от Бельвиля до Барридора д’Энфер (площадь Денферт-Рошеро). На Монмартре женщины и дети решительно выступали против офицеров 88-й линии. Домохозяйки захватывали вожжи лошадей, перерезали жгуты и кричали: «Не смей стрелять в людей!» и «Да здравствует народ!»
88-й начал брататься с толпой. Луиза Мишель спешила, спрятав винтовку под пальто:

«Мы поднялись на полной скорости, зная, что на вершине выстроилась армия и готовится к бою. Мы думали, что умираем за свободу. Как будто нас подняли с земли. Если бы мы умерли, Париж бы восстал. Иногда толпа может стать авангардом человеческого океана. Хиллок был окутан белым светом, великолепным рассветом избавления. (…) Но не смерть ждала нас на Баттах (…), а внезапная победа народа».

Генералы Клод Мартен Леконт и Жак Леонар Томас (известный как Клем-Томас), пленные повстанческих солдат, были расстреляны на улице Розье.  Луиза Мишель писала:

«Революция была закончена. Леконт, арестованный в момент, когда он в третий раз командовал стрельбой, был выведен на улицу Розье, где к нему присоединился Клем-Томас, опознанный в гражданской одежде во время изучения баррикады Монмартра. По законам войны они должны были погибнуть. (…) Вечером 18 марта офицеры, которые были взяты в плен вместе с Леконтом и Клем-Томасом, были освобождены»^[3]Louise Michel, La Commune, Stock, Paris, 1898..

Гастон да Коста, который в то время был на стороне повстанцев, впоследствии так отделял зёрна от плевел в своих воспоминаниях:

«До момента отступления войск, женщины проявляли наибольшую активность. На улице Розье, во время расстрела, большинство из них исчезло».

Несмотря на своё коммунарское прошлое, он всё же не постеснялся манипулировать общественным мнением с помощью образов, распространенных среди противников коммуны:

«Однако жёны и матери в этой хаотичной толпе, которая собиралась сопроводить узников Шато-Руж к холмам, сменились уродливой гурьбой взбалмошных девушек (…), вышедших из гостиниц, кафе и борделей (…)». С ланъярдами на руках, под аккомпанемент легиона сутенеров, они струились грустной пеной проституции на поверхности революционного потопа, и, напиваясь на всех прилавках, выкрикивали свою жалкую радость от поражения <правительственных войск Прим.пер>. (…) Добавьте к этому несколько бедных женщин, деморализованных пагубными последствиями несчастья, – женщин, которые на углу улицы Гудон режут ещё тёплую плоть лошади офицера, убитого за несколько минут до этого. Они наводнили Монмартр, отравив его своим пьянством и безумием ненависти, соединившись в отвратительную процессию для несчастного Леконта и его офицеров, готовящихся взойти на Голгофу Монмартроского холма»^[4]Gaston Da Costa, La Commune vécue, Ancienne Maison Quantin, Paris, 1903..

Десять дней спустя, 28 марта, на площади Отель-де-Вилль, была провозглашена Коммуна – «во имя народа». Празднование было грандиозным. Пушка громко поприветствовала событие, набат молчал. Викторина Брошер писала:

«На этот раз у нас была Коммуна! (…) После стольких поражений, страданий и скорбей, наступило отдохновение, все были радостны. (…) Возле пулемётов во главе отдыхающих батальонов собралась пёстрая толпа (…) Один из коммунаров провозгласил имена народных избранников, прозвучал единодушный крик: «Да здравствует Коммуна!»^[5]Victorine B. (Brocher), Souvenirs d’une morte vivante, Librairie Lapie, Lausanne, 1909..

В совете Коммуны женщин не было. Они проводили демонстрации, организовывали свои комитеты (по районному снабжению), писали обращения и манифесты – эти вчерашние медсёстры, эти торговки едой – теперь участвовали в батальонах Коммуны, защищая форты Исси и Ванвеса, а позже – сражались на баррикадах «кровавой недели».

11 апреля на страницах «Журналь Офисьель» публикуется обращение «группы граждан»:

«Париж заблокирован, Париж обстрелян… (…) Это какое-то иностранное вторжение, призванное захватить Францию? (…) Нет, эти враги, эти убийцы народа и свободы – французы! (…) Они видели, как люди вставали и кричали: «Нет обязанностей без прав, нет прав без обязанностей! (…) Нам нужна работа, но лишь для того, чтобы иметь продовольствие… Больше никаких эксплуататоров, никаких хозяев!… Да здравствуют работа и благосостояние для всех! Да здравствует народное самоуправление и Коммуна! Жить, свободно трудясь, или умереть в бою!».

12 апреля в газете «Глас народа» появляется воззвание:

«Пусть Коммуна немедленно организует для женщин три направления деятельности: «Вооружённые действия», «Помощь раненым», «Полевая кухня». Они будут записываться толпами, с радостью используя святую горячку, которая сжигает сердца восставших».

14 апреля на страницах «Журналь Офисьель» Союз женщин за защиту Парижа и заботу о раненых подчеркнул:

«Это долг и право каждого – бороться за великое дело народа, за революцию». (…) Таким образом, Коммуна, олицетворяющая великий принцип уничтожения всех привилегий, всякого неравенства, обязуется принимать во внимание справедливые требования всего населения без различия по признаку пола – различия, созданного и поддерживаемого необходимостью антагонизма, на котором покоятся привилегии правящих классов».

В клубах (иногда исключительно женских), открытых в церквях, речь начинает освобождаться. Всё является предметом речей и дебатов: защита революции, образование для девочек, равенство зарплат, социальные законы, свободный союз между мужчиной и женщиной, малодушие <патриархально настроенных – прим. пер.> мужчин, конец эксплуатации труда…. 3 мая, на открытии Клуба социальной революции, в переполненной церкви Сен-Мишель, в Батиньоле,

«мы почувствовали, что, уйдя воевать за Коммуну, мужья оставили после себя крепкое семя революционных идей. Расставаясь с ними, мы пели «Походную песню» и Марсельезу, и следующей повесткой дня назначили тему «Женщины, с точки зрения церкви и революции»^[6]Journal officiel de la République française sous la Commune, « Partie non officielle », 5 mai 1871..

Поль де Фонтулье, обмакнув свое острое перо в чернила Версаля, описал то, что, по его словам, он там видел и слышал:

«Клуб «Элои». Среди, простите за выражение, ораторок (…) гражданка Валентина, публичная девушка, которая 22 мая выстрелом вышибла мозги своему сутенёру, потому что он не хотел идти на баррикады». А гражданин Морель, пострадавший от пяти приговоров (…) <требовал>: «Я прошу, чтобы все монахини были брошены в Сену, есть в больницах кто-то, кто даёт яд раненым федералам?».

Церковь Святого Ламбера в Вагираре, «Женский патриотический клуб». Председательница собрания Вагирарар – австрийка по имени Рейденхрет, (…) плебейского происхождения революционерка, осужденная в Вене за преступления против нравственности, которыми она хвасталась, как титулом славы. (…)

«Троица» («клуб избавления») – (…) Ничего, кроме женщин. Повестка дня:

«Средство, необходимое для возрождения общества». Женщина, около тридцати лет: «Социальная рана, которую нужно сначала закрыть, – это хозяева, которые эксплуатируют рабочего и богатеют от его пота». Больше никаких боссов, считающих рабочего машиной для производства продукции! Пусть рабочие объединятся друг с другом, пусть объединят свои труды, и будут счастливы! Ещё одним пороком современного общества являются богатые, которые только и делают, что пьют и веселятся, не желая знать ни о каких проблемах. Мы должны изгнать их, а также священников и монахинь. Мы будем счастливы только тогда, когда у нас больше не будет ни начальников, ни богачей, ни священников!»

Клуб «Сен-Сюльпис» – (…) Женщина по имени Габриэль, дочь служанки:

«Священники, они должны быть расстреляны; это они мешают нам жить так, как мы хотим». Женщины ошибаются, когда идут на исповедь, я кое-что об этом знаю. Поэтому я настоятельно призываю всех женщин захватить всех священников и сжечь им лица! Когда их больше не будет, мы будем счастливы». (…) Луиза Мишель, самая хладнокровная, самая жестокая из всех: «Великий день настал, – восклицала она на заседании 17-го, – решающий день для освобождения или порабощения пролетариата». Но граждане, будем мужественны!  Энергия – и Париж буде нашим! Да, клянусь, Париж будет нашим, или Парижа больше не будет! Для народа это – вопрос жизни и смерти»^[7]Paul de Fontoulieu, Les églises de Paris sous la Commune, E. Dentu, Paris, 1873.. 

21 мая 1871 года, в день вступления сил Версаля в Париж начинается «кровавая неделя», –

«те трагические ночи, которые, по словам Виктории Брошер, «отзвенят семь раз». «Суббота 27-го. Со стороны вечно сытых начинается шквал огня, возникает паника, толпа приходит и кричит: «Бельвиль частично занят, ратуша заброшена, улицы полны мёртвых и раненых, нас обстреливают со всех сторон; коммунары и добровольцы сражаются, как львы». Под нашим флагом мы объединились в высшую битву, объединяя обломки всех батальонов. (…) 28-го в полдень, последний выстрел пушки Коммуны был сделан с вершины Парижской улицы; свой предсмертный вздох Коммуна издала двухзарядной пушкой. Мечта погибла, началась охота! Аресты! Резня!»^[8]Victorine B. (Brocher), Souvenirs d’une morte vivante, op. cit.. 

Своё воспоминание Луиза Мишель заканчивает так:

«Я иду с 61-м батальоном на кладбище Монмартра, мы займем там позицию. (…) Пришла ночь, из нас осталась лишь горстка самых решительных. Некоторые снаряды прилетали с равными интервалами; они звучали как удары часов, часы смерти. В эту ясную ночь, пронизанную ароматом цветов, казалось, оживает мрамор. (…) С красным флагом проходили женщины; у них была баррикада на площади Бланш, там были Элизабет Дмитриев, мадам Ле Мель, Мальвина Пулен, Бланш Лефевр, Экскоффон. Андре Лео [псевдоним журналиста Виктуара Леодина Бера] находился на баррикадах в Батиньоле. В этом мае более десяти тысяч женщин, вместе и врозь, боролись за свободу. (…) Самые дикие легенды распространялись о них – о «поджигательницах». Но не было никаких «поджигательниц». Женщины сражались, как львы, а я помню лишь себя, кричащую «огонь»! Огонь перед этими чудовищами! Не бойцы, а несчастные матери семей, надеявшиеся в захваченных районах, что их защищает какая-то утварь, указывающая на то, что они несут еду своим детям (например, банки с молоком), – вот кого называли поджигателями, и ставили к стенке! (…) Версаль размахивает огромной кроваво-красной плащаницей над Парижем; только один квартал ещё держится. Пулемёты стреляют в казармах. Они убивают так, как будто охотятся; это человеческая бойня: те, кого, «не добили», остаются стоять или бегут к стенам, и тогда в них стреляют, пока не убьют – в своё удовольствие. (…) Втянутые в резню, и следуя за регулярной армией, мы наблюдали гибель Коммуны – ещё до появления мух, слетающихся на массовые захоронения, учинённые упырями, грезящими далёким прошлым, – возможно, просто сумасшедшими, опьянёнными яростью и кровью. Нарядно одетые, они бродили по бойне, шарахаясь от вида мертвецов, тыкая зонтиками в их окровавленные глаза. Некоторых из них по ошибке приняли за поджигателей и тоже застрелили, пополнив ими гору мёртвых тел»^[9]Louise Michel, La Commune, op. cit..

Автор: Éloi Valat

Источник: Le Monde diplomatique

• Оформление: кадр из фильма «Коммуна (Париж, 1871)». 2000. Франция. Реж. Питер Уоткинс

 3,584 total views,  2 views today